Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 6

Утомил ее не вес Полковника, а длинная трудная дорога. Полковник был сухощав, с небольшой точеной головой и ястребиным носом. Если бы не выражение глаз и не мягко очерченный рот, к уголкам которого сбегались насмешливые морщинки, он мог бы показаться человеком надменным. У него был квадратный лоб и выдающийся вперед под острым углом подбородок. Полковнику исполнилось пятьдесят два года, но на вид ему можно было дать лет на десять меньше, так как он всегда вел правильный образ жизни, не умерщвляя плоть, но и не разрушая ее кутежами и излишествами. Он любил хорошую пищу и тонкие вина, не чурался он и женщин, если любовь не влекла за собой осложнений. Позади он оставил легкую жизнь, большой дом и необозримые плодородные поля; но сейчас, сидя на своей усталой Бэль и глядя через лежащие перед ним болота на Пентленд, он думал, что едва ли когда-нибудь еще увидит Мэриленд и те поля. В пятьдесят два года он начинал жизнь сначала, оставив в Мэриленде молодую жену, беременную первым ребенком, которая должна была приехать к нему после появления на свет младенца и после того, как будет выстроено пристойное жилище, долженствующее стать для нее домом в этой глуши. Несмотря на то, что голубые глаза смотрели молодо, что-то внутри Полковника омертвело. Ему опостылела прежняя жизнь, политиканы и банкиры. Опротивели людская нечестность, продажность, нетерпимость и низость, надоела цивилизация, все это породившая. И оттого что внутри него что-то омертвело, он начал искать утешения в мечте. Мечте, свойственной его эпохе, потому что он принадлежал восемнадцатому столетию и продолжал жить в нем до самой своей смерти, наступившей, когда девятнадцатое столетие успело перевалить за половину.

Пока они дожидались телег, он спросил Хэлли Чемберса о двух невысоких холмах, возвышавшихся над плоской болотистой равниной. Это были не те высокие, причудливой формы горы, через которые они ехали весь этот день, а низенькие, безупречно симметричные, бросавшиеся в глаза изяществом пропорций — их не мог скрыть даже покров из кизила и лавра.

— Индейские курганы, — сказал Хэлли. — Говорят, будто это могилы индейских королей; так ли, нет ли, но виандоты и делавары к ним близко не подходят. И никогда не бьют оленей и голубей на этих холмах. И голуби это знают. — Не успел он договорить, как огромная стая диких голубей поднялась, покружила над ними и снова опустилась на курганы.

— Я видел стаи, которые закрывали солнце, — заметил Хэлли.

Но Полковник уже наслушался небылиц о количестве дичи в этих новых краях. Он устал и сейчас напряженно прислушивался к доносившимся издалека крикам: «Эгей, Бак! Но-но, Бэрри» — это его люди понукали волов, тащивших тяжелые телеги через вязкую грязь. Впереди на фоне закатного неба вырисовывалось поселение: длинный блокгауз и форт, вокруг которых сгрудилось несколько домишек. Над трубами вились дымки, они поднимались вверх и терялись в весенней вечерней мгле. Золотистый отсвет лежал на застойной поверхности речушки, неторопливо прокладывавшей свой извилистый путь через топи.

— Как он называется, этот ручей? — спросил Полковник.

— Тобина речка. В честь старого делаварского вождя. Напился он как-то вечером в блокгаузе и по пути к своему стойбищу ахнул в ручей. Такой был пьяный, что не смог подняться; и ручей-то совсем неглубокий, а ему хватило, чтоб захлебнуться.

В сумерках, поскрипывая, приближались телеги. Полковник, подтянув повод, заставил Бэль поднять голову и снова пустился в путь. Скоро маленькая процессия добралась до брода через речушку; волы нехотя зашли по брюхо в мутную воду и побрели к противоположному берегу. Там, сразу за лавровой рощицей, на расчищенном участке земли расположилось поселение. В окнах домиков уже светились огни. Телеги подтягивались под сень блокгауза, и Полковник легко соскочил с лошади, кинув поводья одному из своих людей. Путешествие окончено. Вот не тронутый цивилизацией край, где ему предстояло провести остаток жизни и умереть, где можно начать жизнь сначала — искать и найти новый и честный мир. С наступлением ночи похолодало и поднялся ветер, и, прислушиваясь к его завываниям, Полковник почувствовал усталость и легкий страх. Быть может, он никогда больше не увидит Мэриленд, никогда не увидит Лондон и Шотландию, никогда больше не встретится с парижскими знакомыми дней своей молодости, когда еще не было никакого Бонапарта, а Вольтер уже вернулся смертельно больной на родину из Ферне.

В тесно сгрудившихся домиках первые жители Пентленда с нетерпением ожидали Полковника и его людей — он был человек известный, и весть о его прибытии опередила его. Они знали, что он последним покинул Вашингтон в тот день, когда англичане сожгли Белый дом, что в бедре у него сидит пуля и что Конгресс наградил его шпагой, произвел в полковники и пожаловал ему землю в Западной Резервации. Слышали они также, что, прежде чем отправиться на Запад, он отпустил на волю всех своих рабов, предварительно снабдив их одеждой и деньгами.

Вечером, после того как распрягли волов и Полковник отужинал и выпил вина, привезенного на одной из телег, «новоселы» собрались у пылающего очага в нижнем этаже блокгауза. Всего их было семеро, не считая лейтенанта и четырех солдат, составлявших гарнизон блокгауза. Два торговца пушниной — один, как и Хэлли Чемберс, родился на окраине штата Кентукки, другой, по национальности полуфранцуз-полуиндеец, приехал сюда с Великих озер; затем два землемера, присланных обмерять округ, и молодой швейцарец, по фамилии Уэйлер, крупный и светловолосый. Он приехал в этот новый край с женой, рассчитывая сбить капиталец, для чего собирался открыть постоялый двор. Пока что нужды в настоящем постоялом дворе не было, но Уэйлер и его жена Мари были молоды и сильны и смотрели в будущее. У них был участок земли у речки и самый большой в поселке бревенчатый дом. На фасаде его висела вывеска, на которой значилось: «Постоялый двор Уэйлера». В доме было всего две комнаты, но тут находили приют проводники, землемеры и случайные путники. На постоялом дворе Уэйлера остановился на ночлег и Полковник со своими людьми и Хэлли Чемберсом.

У самой двери на земляном полу блокгауза сидела индианка по имени Мэри, сожительствовавшая с торговцами и всюду следовавшая за ними. Она была толстая и неаппетитная, с длинными жирными волосами, наполовину скрытыми под меховым капюшоном. На ней было ситцевое платье и старая, драная мужская куртка внакидку. Пока мужчины разговаривали у очага, она то засыпала, то, вдруг проснувшись, начинала бормотать что-то себе под нос. Она была пьяна, и, если бормотание ее становилось чересчур громким, лейтенант сердито прикрикивал на нее, сыпя ругательствами на ломаном французском