Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 5

вскрыто, когда едва наметилось в жизни) устремление молодежи, пусть лишь малой пока части, опереться на жизнетворные традиции, на любовь к родной земле, уважение к лучшим из пестрых черт отечественной истории, на уважение к труду, а не прибыли, наконец, ибо труд и несет людям нравственное здоровье и заслуженное достоинство. Мера утопичности или действенности подобной программы может сказаться лишь во времени, в борьбе за утверждение идеалов, противостоящих разнуздавшемуся с жиру лавочнику, в каком бы обличье он ни выступал, и его богу — делячеству.

Не станем упрощать современных общественных процессов и катаклизмов в большой стране. Наш читатель с постоянным интересом следит за прессой, читает политические и социологические работы, поэтому осведомлен об очень многих и разнообразных фактах нынешней американской действительности. Немало издается и художественной литературы, вскрывающей глубинные исторические перемены, как прошлые, так и невидимо зарождающиеся в недрах общества и ведущие в будущее. Мы бы позволили себе напомнить, что годом раньше нынешнего сборника издательство «Молодая гвардия» выпустило в свет антологию рассказов американских писателей о современной молодежи («Гон спозаранку»). Так что факты в распоряжении читателя. Но не всегда за их обилием удается видеть направляющие тенденции, то есть объяснять сегодняшнее через сегодняшнее. Именно поэтому представилось насущным и поучительным включить в мир современных представлений фон исторический, чтобы в сопоставлении, в динамике развития и отрицания стали яснее просматриваться те проблемы, что стоят перед заокеанской, но знакомой страной на ее пути к завтрашнему дню и его стучащим уже в дверь испытаниям. И разве исторический опыт не подсказывает немало пережившему и переживающему народу, на что опираться, а с чем сражаться?..

М. Коренева

Луи Бромфилд

ФЕРМА

роман

Перевод В. Ефановой

1. ПОЛКОВНИК

У Джонни к первому воспоминанию о Ферме неизменно примешивалось воспоминание о снегопаде и звоне бубенцов. Ныряя в мягко опускающуюся пелену белых хлопьев, он видел впереди крупы сытых лошадей, впряженных в сани, и пар, поваливший вдруг от напитанных влагой попон, когда лошади рванулись вперед, беря крутой подъем за мостиком по ту сторону ручья. Он сидел на коленях у матери, и ноздри ему щекотал непривычный кислый запах отсыревшей полости из буйволовой шкуры.

А потом сани остановились у побеленных дощатых ворот, над которыми свисали темные лапы норвежской ели, снежинки перестали вихрем проноситься мимо под бесшабашно-веселый перезвон бубенцов и начали медленно, как пух, опускаться вниз, да и сами бубенцы смолкли и лишь тренькали изредка, когда какая-нибудь из лошадей встряхивала гривой.

Распахнулась дверь, послышались звуки музыки, из дома вышла крошечная старушка в сопровождении нескольких людей громадного роста, и сквозь гул радостных восклицаний и громких поцелуев Джонни внесли в комнату, где было тепло и чудесно пахло кофе, колбасами, жареной индейкой и сладким пирогом. Комната была большая, и люди, находившиеся в ней, казались великанами и великаншами. Музыка неслась из шкатулки, стоявшей на большом столе. Одна из великанш сказала: «Рекс ее на рождество преподнес папе и маме. Это поют братья Роджерсы из Панамы». Двое великанов курили и переругивались через стол — они орали что-то про «свободную чеканку серебра» и про «Филиппины».

Тут маленькая старушка сказала: «Посадите Джонни в полковниково кресло, сейчас я его раздену». Его усадили в большое деревянное кресло с решетчатой спинкой, и старушка, оказавшаяся его бабушкой Марией Фергюссон, сняла с него шарф, шубку и гамаши и только тут поцеловала в щеку. От нее пахло лавандой. Поцеловав Джонни, она отступила назад и сказала: «Смотри, Эстер, как он окреп», на что одна из великанш ответила: «Его просто не узнать. Когда он был маленьким, я сколько раз говорила Джиму, что Элин его не вырастить. Разумеется, самой Элин я ничего такого не говорила».

Джонни был ошеломлен и немного напуган всеми этими большими людьми и сидел, притихнув, пока бабушка не принесла ему из кладовки сахарного печенья. Худенький, головастый и лопоухий, он откинулся на спинку, крепко ухватившись тоненькой ручонкой за ручку полковникова кресла. Кресло было орехового дерева, потемневшего и отполированного ладонями шести поколений. Оно приехало из Шотландии много лет тому назад вместе с приверженцами Иакова II.

Полковник прибыл в Мидлендский округ весной 1815 года; блокгауз появился в поле его зрения на закате дня. Он ехал верхом на кобыле по кличке Бэль. Рядом с ним ехал проводник Хэлли Чемберс, на крепкой поджарой лошадке, одетый в штаны из оленьей кожи и куртку из бутылочно-зеленой шерстяной ткани, с медными пуговицами и в бобровой шапке. Хэлли Чемберс не умел ни читать, ни писать, и многие считали его слабоумным, однако он обладал звериным чутьем, знал Западную Резервацию вдоль и поперек и умел ладить с индейцами — с шони, виандотами и делаварами. Он любил рассказывать бесконечные истории, непременно нравоучительные, всегда возил с собой библию, хотя был неграмотен, и молился каждый вечер, ничуть не стыдясь преклонить колени где придется — в грязи ли, в пыли или на снегу. Они были в пути уже пятнадцать суток, продвигаясь от Мариэтты на север, и Хэлли Чемберс успел порядком наскучить Полковнику. Вначале Хэлли показался ему необычным и интересным типом. Полковник подумывал даже, что наконец-то ему посчастливилось встретить жан-жаковского «естественного человека»: ведь Хэлли родился и вырос в этом диком краю, простой, чистый, не испорченный цивилизацией, оставшейся на Востоке, по ту сторону гор. Полковник хотел отнестись к нему с приязнью. У него даже раз мелькнула мысль взять Хэлли к себе на службу и получить возможность изучать простодушного человека, ничего не знающего ни о Гамильтоне, ни о политике, ни о банках и коммерческих операциях, ни о бизнесменах Новой Англии. Но спустя неделю, лежа как-то без сна на спине под телегой, он признался себе, что Хэлли Чемберс весьма примитивен, что духовности в нем не больше, чем в ласковой собаке. Истинное дитя природы — он не получил от этой природы ничего, кроме простоты, а Полковник понимал, что простота без прикрас убийственно скучна. Даже религиозность Хэлли Чемберса не была естественным преклонением дикаря перед божеством. Растление в какой-то момент проникло из-за гор — может, даже было занесено матерью Хэлли, — и бог, которому молился он, ничем не отличался от самого обыкновенного, довольно-таки пошлого бога методистов — мэрилендских лавочников и барышников.

Полковничья кобыла Бэль была чистопородная гнедая лошадь с белой звездочкой на лбу, и, когда они остановились в виду поселения Пентленд, поджидая отставший обоз — запряженные волами телеги, — она, утомленная долгой дорогой, слегка понурила красивую голову.