Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 4

Героям Эрскина Колдуэла, напротив, жизнь на земле совсем не в новинку. Все они, и белые и черные, — потомственные фермеры и арендаторы, но и они не знают, что делать с ней теперь. Как жить. Недаром один из них с философским спокойствием, подводя итоги вековому опыту возделывания земли, которая некогда была едва ли не главной притягательной силой, заставлявшей людей пускаться в опасное плавание, говорит: «Мало смысла жить от поля нынче, как ни старайся». И потому сам он хочет попытать счастья, выставив свою кандидатуру на должность шерифа, — только бы от земли подальше. А те, кто остается с ней, заняты отнюдь не фермерским делом: роют ямы, пытаясь найти имеющееся здесь, по слухам, золото, — на то, чтобы возделывать землю, у них уже нет ни сил, ни времени. Они еще могут посмеиваться над собой — слишком уж это непривычно, чтобы заправский фермер использовал так свой драгоценный участок, но смех этот безрадостен. Они знают, что прожить от земли нельзя. Их предкам оставленная Европа виделась злой и гнилой, забывшей бога, а новый простор, к которому они от нее устремлялись, — беспорочным и богоданным. И вот делянка брошена ради делячества, лихорадка наживы вытрясла из тела душу, земля-святыня дичает под лопухами и репейником.

Тема одичания еще отчетливей в рассказах Джойс Кэрол Оутс. В «Смерти миссис Шир» персонажи готовы за милую душу, то есть за лишнюю монету, собственную родню прикончить. Тут связь с землей и с прошлым рвется уже насовсем. А если и возникает сопоставление: старик — дети, то лишь затем, чтобы показать, что они чужие друг другу. Больше, чем чужие. Хуже, чем чужие. Потому что на ферме старика Ривира («Уходя на север», 1971) мальчишки появятся как символ, как орудие смерти. Они убивают собаку, и старик чувствует нависшую над собой угрозу, кричит: «Всю жизнь я боролся против этого самого: против того, что жизнь ничего не стоит!.. Вернитесь и слушайте! Вам меня не изменить…» — и мы, может быть, вместе с ним верим — изменить его нельзя, но уже не можем не сожалеть о том, что его отношение к жизни умрет одновременно с ним — некому передать. И сам этот наполненный тревожной тишиной рассказ вдруг начинает взывать к читателю: подумай, разберись, в чем причина того, что болезненно изменилось естественное течение жизни от прошлого — к будущему, от старика — к мальчику. Теперь будущее не просто отказывается от прошлого — оно своими руками изничтожает, искореняет его.

В своих мрачных выводах Оутс не одинока. В произведениях истинно национальных американских писателей часто звучит тревожная мысль об умирании лучших народных традиций, о необходимости их современного осмысления. Сегодняшнее не объяснишь одним сегодняшним днем, корни славы и корни кризиса надо видеть в протяженной истории. Да, многие социальные одежды американского общества явно обветшали. Придет время, они действительно будут выброшены на мусорную свалку истории. Но для того, чтобы народ Америки, народ — землепроходец, труженик и великий изобретатель, сумел сделать это «как следует», ему предстоит еще много понять в себе и своем прошлом. Ему необходимо продолжать открытие Америки.

И открываются новые факты, новые явления и тенденции. Не вычеркнешь из новейшей истории поначалу стихийное, разрозненное, но от месяца к месяцу набиравшее силу антивоенное движение, во главу угла которого было поставлено требование прекратить военное вмешательство во Вьетнаме. Люди, истинно любящие отечество и желающие ему подлинного добра, прямо называли эту затяжную захватническую авантюру позором Америки, настойчиво указывали, что погрязание в ней не только губит авторитет страны, но и внутри самой страны действует пагубно и растлевающе. Ставшая массовой, эта борьба, продиктованная лучшим американцам их разумом и сердцем, привела к результату победному, позитивному.

Конечно, обветшалые социальные одежды остались на плечах, не были отброшены напрочь и навсегда. Вышеназванное достижение, если рассматривать его в историческом мировом разрезе, больше принадлежит другим силам, государственной и классовой солидарности с поднявшимся национально-освободительным революционным движением, чем американским патриотам, но во внутренней жизни Штатов воздействие тех событий никак нельзя недооценивать — многим после уроков вьетнамской войны и всего провала США в Индокитае стало ясно, сколь необходимо противостояние, подобное тому, что выказал под занавес «Непобежденных» Байярд Сарторис, отвергнув путь насилия и мстительности.

История повторяется? Она учит, помогает находить нужный путь в современности. Но находить своим умом, своей отвагой, не только знанием и уважением былого, но и собственным активным провидением и приближением будущего; как подмечено в очерке «Добрый дуб», «Дерево падает только после того, как завершен поперечный разрез, и пень тогда открывает взору общую картину века». Так бывает со столетним дубом, а с вековыми, застарелыми общественными болезнями, притом прогрессирующими, разве иначе? Разве не разумней озаботиться прежде, нежели рухнет древо?

Такого рода суждение ведет реалистически мыслящие слои американцев к одобрению международной разрядки, к тому, чтобы добиться следом за прекращением «малых» войн опасности войны глобальной, всеуничтожительной, к тому, чтобы человек мог строить на земле, зная, что строит накрепко, мог открыть современникам и потомкам лучшие качества своей души, служить человечеству. И вновь «лавочники», только не та прежняя мелюзга, которая сама была потеснена и раздавлена капиталистическим прогрессом, а крупные монополии, несоразмерно нажившиеся на труде американского (и не только американского) народа, ради преклонения перед доктринами ненависти и безраздельного господства и своей исключительности, «наднациональности», всеми подручными средствами пытаются выбить из колеи колесо истории, свернуть ее с дороги, ведущей к счастью у человеческому взаимодоверию. К истинной демократии. В том-то все и дело; знакомые манеры, подмеченные — на уровне полувековой давности — еще в «Ферме»: «На стороне противника были власть, богатство, беспринципность, подкуп, тарифы и другие орудия крупнейших промышленников и банкиров, многие из которых в другое время и в другой стране пошли бы под суд как уголовники», но действуют поныне с помощью «таких терминов, как „красный“, „большевик“, чтобы швырять в любого, кто осмелится посягнуть на твердыни капитала и привилегий». И все-таки добрая воля пробивает себе дорогу…

Это становится все заметней и по умонастроениям молодежи. Еще с десяток лет назад вспышка ее протеста, искреннего, но малоосознанного, выливалась порой в наивные или причудливые, а то и сами по себе нездоровые формы, порождала вызов ради вызова, вместе с социально обусловленным протестом обнажала неясность позитивного начала в исканиях. Все это осталось. Но в самые последние годы дает о себе знать еще даже не вскрытое основательной художественной литературой (да и как могло быть