Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 3

американской революции, прежде всего Томаса Джефферсона (напомним, Джефферсон был южанин). В мечте этой воплощалась идея человеческого равенства и доблести, достоинства и чести, стойкого служения идеалам и перенесения лишений и невзгод. Заветы этой седой — по американским понятиям — старины мы и ощущаем в образе Бабушки, так же как в образе шекспировского Лира ощущаем дыхание праисторического времени. Она несет в себе то, «с чего пошла есть» американская земля, и бережно передает его своим «внукам» — Байярду и его молочному брату, негру Ринго.

Уже давно замечена эта особенность американской литературы выводить детей в качестве героев совсем недетских по замыслу (хотя впоследствии они и становились детскими) книг. Том Сойер и Гекльберри Финн — лучший, пожалуй, тому пример, хотя можно назвать и множество других. И это естественно. Юный возраст героев символизировал одновременно и юность самой страны, и оптимистический взгляд в будущее. Это будущее, в которое смотрят с ожиданием, с надеждой. Фолкнер следует в этом традиции, но во многом же ее и нарушает. Не в том, что он заставляет Байярда и Ринго пройти через жестокое испытание войной — это тоже одна из классических традиций, — а в том, что один из них — Ринго — оказывается человеком без будущего. А когда происходит такое, это означает гибель мечты.

Что же касается самого кодекса «южного джентльмена», то есть того самого, в котором со всей определенностью воплотились взгляды рабовладельческого Юга с его требованием безграничной личной отваги и неразмышляющей расправы со всеми инакомыслящими, то его Фолкнер отвергает всем ходом, всем строем романа, с особой очевидностью выявляя это в заключительных главах противопоставлением Байярда и Друсиллы, которая выступает в роли жрицы этого жестокого кодекса. Однако в финальном эпизоде романа она сознает полную меру его жестокости — а это не так-то легко для нее: перенесенные страдания, личные утраты затрудняют Друсилле путь к прозрению — и благородным, исполненным достоинства жестом дает Байярду понять, что постигла эту оплаченную кровью близких истину.

А что же рабство? В «Непобежденных» Фолкнер нигде не дает ему прямой оценки. Но по другим произведениям мы знаем, что порабощение черного человека писатель ставил в вину белой Америке наряду с ограблением индейцев и варварским надругательством над природой континента. Здесь же его интересовало иное: справедливы ли были те меры, которые предпринимались для освобождения рабов, движимы ли они были подлинным неприятием самого института рабства или за этим стояли иные, далеко не столь благородные цели? На этот вопрос Фолкнер со всей решительностью отвечает: нет, Север сражался против Юга не из человеколюбия, но понукаемый все тем же лавочником, алчущим новых рынков — а вторжение в аграрный Юг обеспечивало это, — искал прежде всего новых возможностей приложения собственных сил, капиталов, ресурсов.

Еще лет двадцать назад суровый приговор Фолкнера, казалось, было нетрудно оспорить. Разве не благо сама по себе свобода, обретенная в этой войне негритянским народом Америки, и так ли поэтому важно, какой ценой она досталась ему? Но сегодня, после «негритянской революции», неопровержимо показавшей, что и через сто лет свобода осталась фикцией, отрицать справедливость и точность суждений писателя уже невозможно.

Поэтому такой трагической силой озарены страницы романа, описывающие освобожденных рабов, двинувшихся вслед за уходящей армией янки, которым они и не нужны вовсе. И потому поманившая их за собой на миг мечта оказывается не более чем призрачным видением. Чтобы избавиться от только мешающих им негров, армия северян взрывает за собой мост, нимало не заботясь о жертвах, о гибели тех, кого они пришли освобождать.

В этом их безразличии к жертвам открывается еще одна сторона романа: его страстный антивоенный дух, который, надо сказать, также выводит Фолкнера за пределы «южной традиции», прославлявшей героику битвы. В романе нет ни патетических картин сражений, ни характерной батальной живописи. Напротив, один за другим встают эпизоды, рисующие разграбление армией мирного населения, пылающие факелы домов, угон скота. И в этом южане не лучше янки: потеряв всякое сходство с организованным войском, их отряды носятся по дорогам, грабя и насилуя, убивая негров, женщин, детей. Но больше внимания уделяется все же армии янки.

В этом есть у Фолкнера строгая логика замысла и исторических фактов. Многие американские историки называют генерала Шермана, командовавшего одной из армий северян, «первым современным генералом». Заслужил он этот далеко не почетный титул тем, что, по-видимому, действительно одним из первых обратил войну против мирного населения. В осуждающем войну романе Фолкнера, смотревшего на события Гражданской войны сквозь призму первой мировой (о страшном, опустошающем ее опыте он рассказал в «Сарторисе», с которым роман «Непобежденные» связан общностью не только темы, но и героя: глубокий старик Сарторис — это Байярд Сарторис, которого мы встречаем в «Непобежденных» еще мальчишкой), такой поворот темы был правомерен, хотя и несколько неожидан.

Но в этом столкновении, которое было столкновением жизненных укладов, принципов, Фолкнер ни одной из сторон не отдает монопольного права на истину, на справедливость, добро. Это только Бабушка думала, замечается с легкой иронией, что, на какой стороне сражается человек, таков он и будет. У Фолкнера водораздел проходит не между воюющими сторонами, а между позициями людей относительно идеалов, то есть мечты. И потому одним из самых привлекательных становится в романе образ полковника Дика, который, зная, что под юбкой у Бабушки спрятались стрелявшие по его солдатам-северянам дети, спасает детей от гнева разъярившегося отряда, и, напротив, одним из самых отталкивающих — образ Грамби, который превратился в обыкновенного бандита и с группой подобных ему бывших солдат Конфедерации терроризирует всю округу. Безжалостность изображения выродившегося охвостья Конфедерации говорит о стремлении Фолкнера сохранять объективность даже там, где воспитание, семейные традиции, среда, само прошлое требовали как будто безоглядного пристрастия.

Ту же связь, принципиально важную, хотя уже заметно ослабевшую, между поколениями дедов и внуков обнаруживает и книга Бетти Макдоналд «Мы с яйцом», из которой взяты для настоящего сборника начальные главы. Она все так же остается для юных героев подлинным живительным источником, исключающим почти полностью необходимость в родителях, которые, как в «Ферме» и «Непобежденных», сразу же отходят на второй план. Но время в этой книге по сравнению с той же «Фермой» иное, за традициями прошлого уже не чувствуется былой силы, и они окрашиваются в юмористические, даже сатирические тона. В образе Бамы — бабушки, созданной Макдоналд, — упорство перерастает в своеволие, самостоятельность — в эксцентрику, а готовность мириться с трудностями и неустроенностью быта — в неприспособленность. Столь же сильные изменения претерпевает и отношение к земле. Приобретенная по надуманной прихоти мужа героини