Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 2

Своеобразный исторический репортаж этот начинается с 1815 года, когда полковник Макдугал, бросив прекрасный дом и плантацию, переезжает в необжитой край, мечтая положить начало не благополучию собственного рода — эти основы уже заложены на старом месте (только почему-то — Полковник, вероятно, и сам не решился бы сказать почему — он чувствовал себя там обманутым, обокраденным), — но грядущего общества справедливости. Он смутно уловил наметившийся в первые же послереволюционные годы разрыв между мечтой, осуществление коей как будто гарантируется завоеваниями американской революции, и действительностью взраставших именно на ее почве буржуазных отношений, с которыми он, как истый утопист и приверженец демократии Джефферсона, мириться не желал и не мог.

Неподалеку от поселения, состоящего из постоялого двора да нескольких бревенчатых хижин, он строит ферму — Ферму, которая и есть, по существу, главная героиня книги. Через нее пройдет судьба потомков Полковника и тех, кто связал с ними жизнь. Ее будут многократно подновлять, перестраивать, приспосабливать к новым нуждам, но в центре навсегда сохранится обросшая со всех сторон пристройками та, первая бревенчатая хижина, которую поставил Полковник. И вместе с нею от одного поколения к другому будет передаваться и его мечта. Она тоже будет видоизменяться, но в глубине ее будет жить отголосок мечты о джефферсоновской аграрной демократии. С особой яркостью вспыхивает она в Джеми, муже дочери Полковника Марии. Вновь кажется, что она была близка к осуществлению: фермеры, независимые, трудолюбивые и рачительные, процветали, фермы благоустраивались, как и весь этот штат, улучшались дороги, строились школы, распространялись знания и технические новшества. Но Джеми суждено было увидеть не только восхождение, но и закат мечты. На склоне лет он мучительно размышляет о том, почему она остается несбыточной. Отвергнув многие лживые доводы, вроде, скажем, того, что во всем виноваты ирландцы (в абсолютных цифрах они в XIX веке значительно превосходили число переселенцев других национальностей и были к тому же католиками, чего оказалось достаточно для возникновения сильных антиирландских настроений), Джеми приходит к выводу, что вся беда в том, что Америка стала страной лавочников. «На его глазах республикой, демократией стали управлять, как коммерческим предприятием, и она быстро превратилась в вотчину лавочников и менял, которые вкладывали в нее капитал, рассчитывая получать дивиденды в виде законов, тарифов и земельных наделов. Довелось ему повидать и то, как американцы стали постепенно взирать на подобные сделки без возмущения, без протеста, без жалоб».

И вместе с упадком мечты — так прочна их связь — хиреет и фермерское хозяйство. Некогда почетный труд землепашца не сулит больше ни достатка, ни уважения. Им продолжают заниматься лишь выходцы из стран Восточной Европы, чье незнание языка призвано подчеркнуть, что ценится он теперь не выше труда бессловесной скотины. Некогда мощные фермерские кланы распадаются: молодежь уходит в город, оставляя землю в удел вымирающим старикам. Или же на их месте встают механизированные «игрушки» богачей, как называет их Бромфилд, само существование которых оскорбительно для пахаря и скотовода. Они поглощают массу средств, которых простому фермеру неоткуда взять, и создают тот же самый потогонный конвейер, который пугает его на фабрике. Самые же фермы пустуют. Некогда добротные постройки, подточенные временем, разрушаются. Разрывается, наконец, и благодатная связь человека с природой: сводятся леса, исчезают дикие звери и птицы. Отныне человек, не испытывающий благоговения перед красотой природы, становится только хищником: он сеет вокруг запустение, отравляет воду и воздух, грабит и без того истощенные природные богатства.

Пожалуй, страницы, посвященные упадку Фермы, — одни из самых впечатляющих в книге. Это и не удивительно: сын фермеров из Огайо, где как раз и происходит ее действие, своими глазами видел именно этот процесс, как выпало это на долю внука Джеми — юного Джонни, в котором оживает страстная дедовская тяга к земле.

Но одной ее оказывается недостаточно, чтобы повернуть ход истории вспять. Это Джонни понимает достаточно ясно. Тогда как дед, увлеченный своей мечтой, готов поддаться на разглагольствования любого политического демагога, вроде Теодора Рузвельта или Вудро Вильсона, в котором он видит «подлинного» республиканца (и в этом, безусловно, сказывается ограниченность демократических идеалов самого автора), Джонни видит тщетность попыток спасти Ферму.

И все же, несмотря на это, мечта не исчезает бесследно. Вместе с неистребимой тягой к земле Джонни наследует прекрасную мечту, погубленную и преданную «обществом состоятельных людей», которые «совершили это ради денег». В ней слились и стремление к социальной гармонии, и любовь к природе, возвращающей человеку гармонию внутреннюю.

Та же самая связь — от дедов к внукам — лежит и в основе другого произведения, романа Фолкнера «Непобежденные», ибо именно деды, стоящие ближе к истокам мечты, способны через голову погруженных в заботы дня родителей передать ее юному поколению, Таков отмеченный поразительной цельностью и душевной стойкостью образ Бабушки. И если можно говорить о его известной патриархальности, то не в том смысле, что в поисках идеала писатель обращается к прошлому, но в смысле мощи натуры, в несгибаемой твердости которой есть что-то от эпических основателей родов.

Уроженец Юга, Фолкнер делает его ареной событий романа в один из самых драматических моментов американской истории — во времена Гражданской войны. Факт сам по себе примечательный, ибо ни до, ни после него — роман вышел в 1938 году — писатель не обращался впрямую к историческим катаклизмам, хотя, прослеживая судьбы своих героев, обычно далеко углубляется в прошлое.

Американская критика нередко пытается представить Фолкнера певцом «старого» Юга, подразумевая под этим довоенный, рабовладельческий Юг. Это и не удивительно: такой Фолкнер «удобнее», таким образом легче оставить без внимания те уроки, которые писатель — а он при всей изощренности своей манеры письма, при всех глубинах психологизма вместе с тем моралист и дидактик — настойчиво преподносит читателям.

Попробуем немножко разобраться в том, что хочет сказать нам Фолкнер в этой книге, с которой советский читатель, как и с романом Бромфилда, и со всеми произведениями этого тома, знакомится впервые. Немножко — потому что сам писатель сказал об этом развернутей и убедительнее, чем можем надеяться мы. Необходимо лишь понять, осмыслить им сказанное.

Взгляд Фолкнера действительно обращен в прошлое, но отнюдь не в то, в котором упомянутые выше критики надеются найти оправдание рабства, а в гораздо более далекие времена, когда только зарождалась «американская мечта», которая окончательно оформилась в речах, произведениях и делах деятелей