Сделка - Лисса Джонс Страница 29

Кай переводит дыхание. Сгорбившись, смотрит на носки ботинок. Ковыряет дырку на колене джинс. А солнце медленно падает за горизонт, окрашивая небо в оранжево-красный, отдавая последние капли тепла, что у него есть, северному городу.

– Когда отец отчаялся пристроить его в пафосные гимназии или лицеи, он отдал его в частную школу, что у нас в поселке. И там Витя познакомился с К… Костяном.

– Костя… – Кай молчит пару секунд. Кажется, будто он то ли вспоминает того Костю, то ли совсем пропадает в своих мыслях. Но уже в следующий миг Кай мрачнеет еще больше. Бросает на меня нечитаемый пустой взгляд – и сейчас Кай так похож на Виктора.

– Да, Костя – это пацан из нашего поселка. Ровесник Вити… В общем, в детстве он был, знаешь, таким… рыжим, картавым и… ну…

Кай мнется, и я подсказываю:

– Тем, над кем дети обычно зло шутят и издеваются?

– Ага. Да. Типа того… – Он отводит взгляд в сторону и кусает губы. Берет свой стакан и допивает глинтвейн.

– В общем, Витек как-то раз вписался в нехеровую драку за него. Ему просто было некуда слить свою энергию, скорее всего. На К… Костю ему было насрать, по большому счету. Но повод заступиться за слабого – да за такую драку его только похвалили! Короче. Они нашли друг друга. Костян с того момента стал таскаться за Витей, как щенок. – И тут Кай словно спохватывается. – Черт!

Метко бросает стакан в стоящую недалеко от него мусорку и взъерошивает волосы двумя руками.

– Слушай! Я был совсем мелкий. Все, что я говорю – это либо обрывочные воспоминания, либо чьи-то пересказы. Я не уверен, что все было реально так!

– Кай, не переживай. Я же не судья. Говори, как помнишь.

– Костян, чьи предки – не последние люди в городе, забитый и смешной тогда, в моем брате души не чаял. Это я знаю точно. Они потом росли вместе. Со временем стали не разлей вода. Ты бы их видела…

Парень замолкает. А я все никак не могу понять, к чему ведет Кай и зачем мне весь этот биографический рассказ о Викторе.

– Они были лучшими друзьями столько, сколько я себя помню, Вась. Вместе начинали крутиться и зарабатывать с восемнадцати. Отец Кости считал Вика чуть ли не родным. Дал им бабки на первый клуб только потому, что верил в мозги моего брата. А закончилось все тем, что Вик засадил Костю за решетку.

Резко отрываюсь от созерцания воды.

Что? Виктор Александрович кинул друга детства? Нашел деньги на галерею вот так? Как-то это все… Странно.

Кай тем временем продолжает говорить:

– А перед этим Вик сломал жизнь своей неудавшейся невесте. И для полного понимая о том, что это за человек, Вась… Он ее правда любил. Нет, даже не так. Он был просто помешан на ней. И все равно поступил как скот. Со мной, с ней, с Костяном. Он, конечно, мой брат, но хочу, чтоб ты понимала. Вик – та еще задница, а его настоящий талант – ломать все к хуям.

—–♡–

Он был помешан на ней.

Горит на алом небе неповторимая панорама Петербурга. В огне заката чернеют дворцы ушедших эпох. Несутся дорогие блестящие иномарки, шумят выходы в метрополитен. Сладкие ароматы свежеиспечённых вензелей с малиной пропитывают воздух последнего теплого дня в тлеющем сентябре, часы которого утекают сквозь пальцы как песок.

А я смотрю только на Кая. На парня с внешностью принца из девичьих грез. На парня, что покорил с первой встречи. На парня, создавшего всего за неделю сказку для меня и за миг ее вдруг разрушившего.

Хотя нет. Они оба – оба брата – разрушили эту сказку.

Он был помешан на ней.

Наверное, нельзя удивляться тому, что у взрослого мужчины была любимая девушка.

Нельзя позволять себе чувствовать что-то, что чувствовать более чем странно к малознакомому человеку, который с первого взгляда показался мне весьма своеобразным.

И уж точно нельзя удивляться тому, что порой внешность обманчива, и человек оказывается совсем не тем, за кого себя выдает.

Только вот последнее относится не к Виктору.

Я смотрю на Кая, впервые в его присутствии ощущая, что это не совсем тот Кай, которого знаю.

Его суждения о матери, его слова о брате, который, кажется, о нем заботился и искренне его любил, пусть и в своем весьма необычном стиле, эти его «село, шлюха, подворотни, сумасшедший художник…»

Кай вовсе не идеальный принц. Но и не обязан им быть.

Я сама, как оказалось, долгое время жила в коконе, в который собственноручно себя замуровала. Ходила в розовых очках, добровольно их надевая, рассматривала себя и окружающих сквозь пурпурные стекла. Но ни я, ни мир не обязаны быть идеально-глянцевыми.

Никто не обязан.

И Виктор тоже.

Тяжело сглатываю, чувствуя, как по пересохшему горлу стекает вязкая слюна.

Обветренные губы под кончиком языка – шершавые и тоже сухие.

Уголок ногтя на указательном пальце левой руки с трещинкой на слое лака.

Ботинки Кая в грязных брызгах.

Гранит Невы, где мы сидим, разбит. Со сколами и неровностями.

А мелькающий в последнем луче солнца Питер – с облупившейся на углах старых нереставрированных зданий краской, обшарпанный, в вечных подтеках и разводах от дождей, с коррозиями металлических труб и стоков, с хмурыми толпами прохожих, вечно облаченных в черное, с черными зонтами – холоден, сер и не всегда приветлив.

И солнце полностью скрывается за горизонтом, погружая город в вечерние полупрозрачные сумерки.

Никто не обязан быть идеальным. Ни я. Ни окружающие. Ни мама в моей памяти.

Неужели, все это время я пыталась… Быть ее достойной? Сама навязала себе кучу правил, сама же им и следовала? Сама боялась, сама ждала чуда, сама искала кучу оправданий?

Странное чувство – осознание. Еще не до конца сформировавшееся, но такое горько-сладкое.

И кажется, будто под носком туфли хрустят разбившиеся стекла – я встаю с холодного камня под вопросительный взгляд Кая.

– Давай пройдемся?

Когда поднимаемся на набережную Кутузова, вливаясь в толпу спешащих с работ уставших взрослых людей, веселых и говорливых юношей и девушек, предвкушающих веселье наступающей ночи, галдящих компашек школьников, еще не разъехавшихся по домам, осмеливаюсь задать вопрос.

– А какой она была, его Аля?

Мы переходим дорогу – толпа подхватывает и несет нас по «зебре». Кай берет за руку. Тянет в сторону Дворцовой площади, а не обратно к мотоциклу,