Сделка - Лисса Джонс Страница 28

Сегодня оказалось страшно – очнуться лет через десять-пятнадцать и осознать, что самые энергичные, юные, свободные годы прожиты-проспаны-проедены. Просраны и спущены в туалет. Что был у меня такой великолепный старт в жизни, который и правда редко кому дается, а я этот старт бездарно проигнорировала!

Неподдающееся покупкам и возврату, обмену и торгу время растратила на маленькие удовольствия, на комфорт ради комфорта. Бесконечно себя «прокачивала», «накапливала опыт», а на самом деле просто жила жизнью под названием «позже».

Вот надо закончить школу. Надо сдать экзамены. Надо поступить. Надо закрыть практику. Надо набраться опыта. Надо ещё раз сдать практику. Надо доучиться. Надо где-нибудь поработать. Надо-надо-надо.

Я всегда находила поводы для того, чтобы не думать о своей главной мечте. Ее масштабы пугают, отец говорит, что это невозможно, что ни сил, ни денег у нас не хватит. Что мне надо вернуться домой.

Но я хочу сделать шато грандиозным. Таким, чтобы дух захватывало от одного его вида. Чтобы это место стало популярным на всю страну. Лучшая винодельня России.

Я ведь почти закончила университет. На горизонте маячит новый уровень. И там тоже будут новые «надо». Что мне будет «надо»? Вернуться домой и вести бизнес, как и родители? Тихо, мирно, боясь всего на свете?

Или я смогу сделать иначе?

Перед зажмуренными глазами, несмотря на крепкие объятия и аромат мандаринов, вспыхивает совсем не образ милого Кая.

Ты отвратительна, Никольская.

И образ другого мужчины не идет из головы вплоть до тех пор, пока мы не паркуемся прямо напротив небольшой кафешки, где Кай предлагает заказать еду навынос. Чувствую себя виноватой за то, что мысли совсем не рядом с ним.

Ужин решаем устроить прямо на граните у Невы. И вода, и его открытая улыбка, искрящийся смех и теплые картонные стаканы с безалкогольным терпким глинтвейном в какой-то момент заставляют отвлечься от событий уже почти закончившегося дня. Пока Кай сам зачем-то вдруг не вспоминает о Викторе.

– Может, не будем о нем? – Кручу полупустой стакан в руках. – Слишком много твоего брата последнее время.

Кай привез нас к Литейному мосту – тут нет причала с пароходами и в вечер среды не так много туристов. Мы сидим на парапете. Между нами – пицца и коробка с эклерами.

– Поверь, то, что я скажу, тебе нужно знать. – Он выкидывает салфетки в пустую коробку из-под пиццы и как-то слишком серьезно смотрит на меня. – Ты не замечала, что Витя может… странно себя вести? Что он может обращать на тебя внимание или выдавать какие-то непонятные тебе финты?

Тон его голоса меняется. Становится таким же серьёзным, как взгляд.

– Ты о чем? – Я могла бы сказать «да», но тогда, вероятно, он сам начал бы задавать вопросы. Откровенно говоря, сейчас с радостью просто забыла бы про Бестужева-старшего, про галерею, про свои не самые радостные открытия о себе.

Парень вздыхает и переводит взгляд на противоположный берег.

– Надо было тебе сразу рассказать и предупредить. Слушай, я даже не знаю, на самом деле, с чего бы начать.

Ладно, это, кажется, правда важно для него. Кай выглядел таким же в тот день на диване, когда мы сидели перед телевизором.

– Кай, ты что, хочешь признаться в убийстве? – Легко улыбаюсь, отставляя стакан в сторону. – Виктор что, прибил кого-то при перепадах настроения?

Вот я совсем не удивлюсь такому исходу.

Кай кидает на меня хмурый взгляд и молчит. И что это значит?

– Если не хочешь – не нужно мне ничего говорить. Давай просто побудем вдвоем?

Я соскучилась по его теплу. Обычно Кай очень тактилен. Держит за руку, прижимает к себе и поцелуями не обделяет.

А нечего было вести себя как стерва. Что, скажешь, не ты молча сбежала из его дома, а потом сутки не давала и шанса объясниться?

Жадная до внимания папина избалованная дочурка – так сказал Виктор?

Невероятно. Просто невероятно, Василиса, что кто-то знает о тебе больше, чем ты сама!

– Да не… просто… В общем… Про то, что Витя и наша мать до встречи с моим отцом жили не особо хорошо, я уже говорил. И про то, что Вите было десять, когда папа принял их к себе, ты тоже знаешь.

Да, знаю. От того-то восхищение этим человеком приобрело какие-то ненормальные масштабы. Он же буквально создал себя сам. И все, что его окружает.

– Вась… Витя рос не просто в бедной семье. Он рос типа… в нищете. Мать закончила школу и залетела. Я хз, где были ее предки и почему ее бросили. Или она вообще не из Питера и просто испугалась вернуться в свое село. Не знаю. Ну, а Витин спермобак, естественно, слился. Мать работала то ли певичкой, то ли официанткой. А потом подцепила моего отца. И они переехали в его дом.

Слушаю это с трудом. Каю не понять почему, но мне до боли, до слез жаль ту юную девушку. Может, до безобразия глупую. Может, наивно влюбленную. Может, отчаянно испуганную. Мне жаль крохотного черноволосого малыша из тех трущоб, явно видевшего и чувствующего то, что дети видеть и чувствовать не должны. Господи, а если бы она не решилась оставить ребенка? Что тогда?

Его могло бы не быть? Совсем. Вообще.

Я не могу об этом даже думать.

Но помня слова Кая о матери, помня выражение его лица… Просто молча слушаю, даже не пытаясь избавиться от горечи на языке, заменившей сладость виноградного глинтвейна.

– Он не смог просто так измениться и из трущоб вдруг переехать в отцовский домик. Витек… долго не считал его отцом. Сбегал обратно в свои подворотни несколько раз. Это было и до, и после моего рождения. Он не появлялся дома днями. Стоял на учете в полиции. Дрался вечно. Менял одну гимназию за другой – отец все пытался его пристроить хоть куда-нибудь. Единственное место, куда Витя с радостью ходил, – художка. Он как-то три дня жил там, прикинь?

Боже.

– Как это вообще возможно? Его же должны были передать родителям.

– Вась… Ты его не знаешь. Витя может быть очень… разным, я бы сказал. Был там какой-то пожилой полусумасшедший дед-художник, который его едва ли не усыновил за красивые глаза и руки из нужного места. Витя часто в его мастерской прописывался – лишь бы домой не приезжать.

Бедный ребенок.

– Всех на уши поставил, его искал целый посёлок, а он три дня жил в мастерской! Потом, правда, когда мать ушла, а отец поселился в