Сделка - Лисса Джонс

Лисса Джонс

Сделка

Пролог

Виктор

Гребаный конец моего гребаного мира. Она на коленях.

Она сидит на полу перед Вороновым, развалившемся на кожаном черном диване. Одна его рука на спинке. Другая – в ее волосах. Она давится членом, когда он прижимает её затылок к своему паху и резко дергает бедрами вперед. Характерный звук горлового минета заполняет кабинет владельца ночного стриптиз-клуба.

Долбаное. Крушение. Титаника.

Моя девочка.

Моя. В темном кабинете, пропахшим виски, табаком и кожей. В белоснежном шелковом платье. Дает трахнуть себя в рот моему лучшему другу.

Время замедляется до чудовищной пытки. Картинка с болью выжигается на обратной стороне сетчатки.

Жилы в узлы. Кровь стынет и густеет.

Кадры из дешевого порно причиняют адскую боль, но, как проклятый мазохист, не могу двинуться с места.

Вот она! Ваша, сука, любовь?! То, чем вы все так дружно восхищаетесь?! Дает поиметь себя до самых гланд?!

Внутри рвет на живую. Буквально. Грудная клетка, ребра, сердце – все трещит по швам. Захлебнуться можно. Любви перегрызают глотку черные монстры.

На первом этаже играет «Happy Birthday». Девочки go-go репетируют ночное шоу. Грузчики заносят короба импортного алкоголя. Во всю готовят вечеринку в честь вернувшегося раньше времени меня. А на втором этаже нашего клуба мой лучший друг зажимает ей нос, заставляя сглатывать.

Ирония судьбы – я прилетел из Германии на несколько часов раньше, чтобы сделать ей сюрприз. Сюрприз получился обоюдным.

С долбанным возвращением! С Днём рождения!

– Глубже, – хрипит Кир, и его пальцы впиваются в ее волосы. – И глотай.

Желчь поднимается к горлу. Спазм тошноты скручивает мой живот, когда, судя по звукам, вырывающимся из его глотки, Кир кончает. Спазм настолько сильный, что приводит в чувство. Я снова могу двигаться.

Шаг назад. Подошва ботинка скрипит.

– Стучаться не… – начинает Кир, но его голос обрывается. Глаза в темноте сначала сужаются. Через секунду расширяются, как у загнанного зверя.

Он узнает меня.

Он знает, что будет дальше.

Кир отталкивает Алю так резко, что она падает навзничь. Нить слюны тянется между её открытым ртом и его ещё пульсирующим членом. Твою же… сейчас вырвет.

– Боже… – её голос дрожит. – Боже, Вить…

Я не могу смотреть на неё. Не могу слушать всхлипы после стонов. Иначе задушу голыми руками. Разворачиваюсь. Вылетаю. Коридор «Койота» – длинный, как тоннель из ада.

– Вик… Блядь, дай объяснить!

Внутренности наливаются тяжелым свинцом, но в голове – мертвая пустота. Ни одной мысли. Все, что я делаю – молча киваю начальнику службы охраны. Я не в состоянии разговаривать.

– Какого чёрта?! С дороги, придурок! Забыл, кто тебе платит?! – кричит Кир, но его оттесняют три здоровенных охранника. – Вить, нет! Блин, стой! Не делай этого!

Дверь клуба захлопывается за моей спиной.

Последнее, что слышу: громогласное, разрывающее барабанные перепонки «Пожалуйста!».

Ночь встречает ледяным дождём. В кармане жжёт помолвочное кольцо. Три карата. Гравировка. Белое золото.

«Моя жизнь. Мое вдохновение. Мое все».

Его судьба незавидная. Либо Нева. Либо мусорка у клуба. Рядом с объедками и шприцами.

Такси.

Бар.

Первый стакан текилы обжигает горло. Сегодня я выпью за свой День рождения. И за то, что через пять-семь лет Воронов выйдет из тюрьмы, лишившись всего. Я запру его в клетке, раз он не в состоянии контролировать свой член.

Что я сделаю с ней? Еще не знаю. Знаю только одно: картина, где мою любовь трахнули в рот, впечаталась в мозг. Я буду видеть ее до скончания дней. Картина? Ха.

Моя муза оказалась шлюхой. Как прозаично.

Второй стакан – за забвение на последующие года.

К черту муз. Да здравствуют шлюхи.

Василиса

«Будь сильной, родная».

В тот день мама оказалась в больнице впервые. На белоснежной кровати лежала она, а плакала от страха я. Она утешала меня, гладила по голове. Она казалась прозрачной нимфой из детской сказки, но в ее болезни не было ничего от волшебства. Это был ад.

Хорошо, мам. Я постараюсь, обещаю. Я буду безупречной. Как ты.

Операция прошла успешно. Раковая опухоль была вырезана, и я думала, что мама останется со мной навсегда. Но если Бог решил кого-то забрать, он заберет.

Ее не стало ровно год назад. Моей родной, любимой, самой лучшей на земле мамочки.

Мама. Как много в этом слове. Я никогда и никому не смогу сказать «мама».

– Пап… – голос дрожит, когда откладываю вилку и отрываю взгляд от полупустой тарелки с омлетом и фасолью.

Гнетущая тишина за завтраком стала новым членом нашей семьи, как и пустой стул между мной и папой. Мы молчали лето, осень, зиму и весну, но так не может продолжаться вечно. Мама всегда говорила, что даже в самые темные времена жизнь не стоит на месте. Мы не должны сдаваться, а мой папа делает это изо дня в день. Только я не могу так. Не могу подвести ее, дом, наше семейное дело, передающееся от родителей к детям десятки лет.

– Пап?

Мы в ресторане при отеле одни. Последние месяцы здесь нет гостей, а из персонала остались лишь те, кто работал на шато многие годы подряд. Скатерти на круглых столах несвежие. От климата морского побережья на светлых стенах появились подтеки, а в нос бьет запах сырости, которого тут никогда не было.

Но папа не видит ничего из того, что вижу я. Не видит увядающих лоз винограда, не видит пустеющего отеля, не видит меня. Словно в тот день он похоронил себя вместе с ней, бросив меня здесь совсем одну. Он похудел и осунулся, постарел на десять лет и стал похож на дедушку, а не на моего папу, каким я его помню. На моего улыбчивого, заботливого любимого папу.

– Я сдала последний экзамен, – скручиваю бумажную салфетку в плотный жгут, старясь не дать горю выплеснуться наружу. Мой любимый, дорогой папочка… Ты тонешь в скорби. Всплывай, умоляю. Прошу, пожалуйста, посмотри на меня. Посмотри, папа! Я здесь, я жива, я рядом!

Но отец только кротко кивает, продолжая равнодушно поедать завтрак.

– Пап, мне нужно поступать куда-то. – Голос осиплый, как при ангине. Незатянувшиеся раны кровоточат с новой силой, заливая бьющуюся от беспомощности душу горячей кровью.

Я тоже скучаю. Папочка, я тоже не могу без нее, но я здесь!

– Пап, посмотри на меня… – сглатываю привычный ком в горле, но слез давно нет. Я выплакала целое соленое море.