Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Распутин Валентин Григорьевич Страница 22

Легко заметить, что Петя, который время от времени встряхивает головой, и тогда маска, закрывающая от мальчика свет, съезжает с его глаз, может быть уподоблен жителю платоновской тёмной пещеры, наблюдающему мир через “широкий просвет”. А Вовка обрёк себя на пребывание в ещё более страшной ситуации – он вынужден целиком полагаться на спутника: “Я хоть на миг видел свет. Зато Вовка совсем ничего не видел. И всё меня спрашивал, что впереди”. Ну, а в целом, параллель с платоновским мифом о пещере провоцирует читателя увидеть в рассказе Виктора Голявкина аллегорию мучительного пути в метафизической тьме, на ощупь, к поставленной цели, причём в процессе пути эта цель утрачивает бо́льшую часть своей привлекательности.

Фридрих Горенштейн

Дом с башенкой

Мальчик плохо различал лица, они были все одинаковы и внушали ему страх. Он примостился в углу вагона, у изголовья матери, которая в пуховом берете и пальто, застёгнутом до горла, лежала на узлах. Кто-то в темноте сказал:

– Мы задохнёмся здесь, как в душегубке. Она всё время ходит под себя… В конце концов, здесь дети…

Мальчик торопливо вынул варежку и принялся растирать лужу по полу вагона.

– Почему ты упрямишься? – спросил какой-то мужчина. – Твоя мама больна. Её положат в больницу и вылечат. А в эшелоне она может умереть…

– Мы должны доехать, – с отчаянием сказал мальчик, – там нас встретит дед.

Но он понимал, что на следующей станции их обязательно высадят.

Мать что-то сказала и улыбнулась.

– Ты чего? – спросил мальчик.

Но мать не ответила, она смотрела мимо него и тихо напевала какой-то мотив.

– Ужасный голос, – вздохнули в темноте.

– Ничего не ужасный, – огрызнулся мальчик. – У вас самих ужасный…

Рассвело. Маленькие оконца товарного вагона посинели, и в них начали проскакивать верхушки телеграфных столбов. Мальчик не спал всю ночь, и теперь, когда голоса притихли, он взял обеими руками горячую руку матери и закрыл глаза. Он заснул сразу, и его мягко потряхивало и постукивало спиной о дощатую стенку вагона. Проснулся он тоже сразу, от чужого прикосновения к щеке.

Поезд стоял. Дверь вагона была открыта, и мальчик увидел, что четверо мужчин несут его мать на носилках через пути. Он прыгнул вниз, на гравий железнодорожной насыпи, и побежал следом.

Мужчины несли носилки, высоко подняв и положив на плечи, и мать безразлично покачивалась в такт их шагам.

Было раннее холодное утро, обычный в этих степных местах мороз без снега, и мальчик несколько раз спотыкался о примерзшие к земле камни.

По перрону ходили люди, некоторые оборачивались, смотрели, а какой-то парень, лет на пять старше мальчика, спросил у него с любопытством:

– Умерла?

– Заболела, – ответил мальчик, – это моя мама.

Парень с испугом посмотрел на него и отошёл.

Носилки внесли в дверь вокзала, и мальчик тоже хотел пройти туда, но медсестра в телогрейке, наброшенной поверх халата, взяла его за плечо и спросила:

– Ты куда?

– Это её сын, – сказал один из мужчин и добавил: – А вещи где ж? Эшелон уйдёт, без вещей останетесь…

Мальчик побежал назад, к эшелону, но запутался и оказался на городской площади с противоположной стороны вокзала. Он успел заметить очередь на автобус, старый одноэтажный дом с башенкой и старуху в шерстяных чулках и галошах, торгующую рыбой.

Потом он побежал назад, однако железнодорожные пути у перрона оказались пустыми, эшелон уже ушёл. Мальчик ещё не успел испугаться, как увидел свои вещи, сложенные на перроне. Всё было цело, кроме кошёлки с лепёшками и сушёным урюком.

– Твои вещи? – спросила женщина в железнодорожной шинели.

– Мои, – ответил мальчик.

– А что в этом узле? – И ткнула ногой грязный, сплющенный узел.

– Мамины фетровые боты, – сказал мальчик, – и два ватных одеяла… И коричневый отрез…

Женщина не стала проверять, взяла узел и чемодан, а мальчик взял другой узел и чемодан, и они пошли к вокзалу. Они внесли вещи в тёплый зал, где на деревянных скамьях и прямо на полу сидело много людей.

– Я в медпункт, – сказал мальчик, – у меня мама заболела.

– Я твои вещи караулить не буду.

– Ну, ещё немного, я уплачу.

– Дурень, – поморщилась женщина, – я ведь на работе.

Но мальчик уже выбежал на перрон. Он с трудом нашёл двери медпункта. На клеёнчатой скамье кто-то лежал вытянувшись, и мальчик глотнул несколько раз тяжело и, подойдя, увидел руку с синими ногтями. Только тогда он заметил, что это незнакомый старик. Лицо его было накрыто носовым платком, и две женщины сидели рядом, сгорбившись. Одна, помоложе, плакала, а другая, постарше, молчала.

Мальчик быстро отступил назад.

– А где моя мама? – спросил он и огляделся.

Из боковой двери вышла медсестра в телогрейке.

– Мать твою в больницу отправили, – сказала она.

– В какую больницу? – спросил мальчик.

– У нас в городе одна больница… Сядешь на автобус, доедешь…

Тогда он вспомнил про площадь, и очередь, и дом с башенкой, и старуху в шерстяных чулках, торгующую рыбой. Он вновь побежал по другую сторону вокзала и увидел всё это. Он стал в очередь за какой-то меховой курткой с меховыми пуговицами на хлястике. Но автобуса всё не было, и он побежал через площадь, оказался на узкой улице, среди старых, деревянных домов, и здесь вспомнил, что не знает, где больница.

Улица была пуста, лишь у обмёрзшей льдом водопроводной колонки две девочки играли с собачкой.

– Где больница? – спросил он, но девочки посмотрели на него, рассмеялись и убежали в калитку, а собака подскочила к его пяткам и, оскалившись, залаяла. Мальчик поднял кусок льдышки и кинул в собаку. Она завизжала. Из калитки вышли женщина в ушанке и две девочки, незаметно строящие ему рожи. Женщина начала что-то кричать, мальчик так и не понял, почему и что она кричит.

– Где больница? – тихо спросил он.

Женщина перестала кричать.

– Ты идёшь не в ту сторону, – сказала она, – перейди через площадь и садись на автобус.

Мальчик повернулся, пошёл назад и опять увидел дом с башенкой, очередь и старуху, торгующую рыбой.

Он стал в очередь за шинелью с подколотым пустым рукавом, и автобус опять долго не появлялся. Тогда он спросил у шинели, где больница.

– Это далеко, – сказала шинель. – Видишь трубу? За трубой ещё с километр. На автобусе надо ехать.

Но автобуса всё не было, и мальчик пошёл по направлению к трубе. Сразу же в начале улицы его обогнал автобус.

Мальчик шёл очень долго и за это время успел привыкнуть к тому, что мать его в больнице, а он остался один среди незнакомых людей. Главное было теперь добраться до трубы и найти больницу. В дороге его ещё несколько раз обгонял автобус. Вблизи труба оказалась громадной и ржавой, на кирпичном фундаменте. Мальчик постоял немного, отдыхал, держась рукой в варежке за проволоку, идущую от трубы к земле. Проволока была скользкая и холодная. Потом он пошёл дальше, и какой-то прохожий показал ему больницу. Мальчик поднялся по ступенькам, вошёл в коридор и наткнулся на женщину в марлевой косынке.

– Ты куда, – сказала женщина и растопырила руки, – ты куда в пальто?.. Ты чего?..

Мальчик нырнул у неё под руками, толкнул стеклянную дверь и сразу увидел мать. Она лежала на кровати посреди палаты.

– Вот, – сказал он, – вот, вот…

– Что “вот”? – спросила женщина. – Чего “вот”?

Но мальчик держался за ручку двери и повторял:

– Вот, ну вот же…

Мать была острижена наголо, и глаза её, очень тёмные на жёлтом лице, смотрели на мальчика. Она была в сознании.

– Сын, – сказала она шёпотом. И тогда мальчик заплакал.

– Ну, тише, – сказала женщина в косынке, – давай сюда пальто и подойди к матери.

– Я тебя искал, – сказал мальчик, продолжая плакать.

– Мне уже легче, – сказала мать. – Как ты себя чувствуешь?