Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Распутин Валентин Григорьевич Страница 23

– Хорошо, – сказал мальчик. – А ты скоро выздоровеешь?

– Скоро, – сказала мать. – Поешь кашу. Сестра, дайте ему ложку.

– Это не положено, – сказала сестра.

– Возьми маленькую ложечку, – сказала мать, – и садись на табурет.

– Это не положено, – повторила сестра, – я вынуждена буду удалить мальчика.

– Кушай, кушай, сын, – сказала мать, – не бойся.

– Я повешу твоё пальто в коридоре, – сердито сказала сестра и вышла из палаты.

– Надо дать телеграмму деду, – сказал мальчик, – деньги у меня есть… А вещи я оставил на вокзале… Главное, чтоб ты выздоровела.

– Я выздоровею, – сказала мать. – Как ты похудел…

– Приедем, я поправлюсь, – сказал мальчик. – Война скоро кончится.

Появилась сестра.

– Мальчик, выйди из палаты. Сейчас начнётся обход…

– Я дам телеграмму и вернусь, – сказал мальчик, – я сразу вернусь к тебе.

– Наклонись, – сказала мать.

Мальчик наклонился, и она поцеловала его в щёку. Губы у неё были шершавые и горячие.

Он вышел на улицу, и автобус подошёл очень быстро, остановка была прямо против больницы.

“Всё в порядке, – подумал мальчик, – теперь лучше, чем полчаса назад, когда я шёл и ничего не знал”.

В автобусе было жарко, и мальчик снял варежки и расстегнул крючок воротника. Тогда стало холодно, и он снова застегнул крючок, а руки сунул в карманы.

Он сошёл на площади, где по-прежнему стояла старуха, торгующая рыбой, и вдруг почувствовал голод, купил коричневую печёную рыбу и понюхал её – она пахла чем-то незнакомым, – и, идя через площадь к дому с башенкой, где была почта, силился вспомнить, как подошёл к старухе, о чём говорил и сколько заплатил за рыбу.

Он потянул к себе тяжёлые двери почты, и за ними была короткая лесенка винтом к другим дверям. А за теми дверьми комната, перегороженная деревянной стойкой.

Почтовые окошки заслоняли чужие спины; куда бы мальчик ни подходил, он всюду натыкался на спины.

– Ты чего? – спросил какой-то мужчина. – Чего ты здесь путаешься?

– Мне телеграмму дать, – сказал мальчик и, вспомнив, что никогда в жизни не давал телеграмм, добавил: – Вы мне напишите телеграмму.

– Подожди, – сказал мужчина, – сядь, не путайся под ногами.

Мальчик присел на стул и отщипнул кусочек рыбы. Под коричневой кожицей она была очень белая и несоленая. Потом он посмотрел в окно и почувствовал беспокойство: начинало уже темнеть.

– Тётя, – сказал он женщине в платке, – напишите мне телеграмму.

– Какой нетерпеливый! – сказал мужчина. – Ну чего тебе? Какую телеграмму? – И взял телеграфный бланк.

– “Мама заболела, лежит в больнице, – продиктовал мальчик, – дед, приезжай”.

Мужчина и женщина посмотрели на мальчика.

– Ох, народ мучается, – вздохнула женщина, – ох, страдает народ…

Мальчик заплатил за телеграмму, спрятал квитанцию в варежку, и ему стало спокойней. Он вышел на площадь и побежал к подъехавшему автобусу. Посреди площади он вспомнил, что забыл рыбу на почте, но не стал возвращаться, побежал дальше.

Пока он бежал, что-то мокрое и холодное несколько раз прикасалось из темноты к его лицу, а когда автобус остановился у больницы, вдоль дороги были уже белые полосы и мимо фонарей летел снег.

Мальчик быстро поднялся по заснеженным ступенькам, пошёл в знакомый коридор, а оттуда в слабо освещенную палату.

– Мама, – сказал он, – я дал телеграмму деду…

– Тише, – появилась откуда-то сердитая медсестра со шприцем в руках, – мать твоя спит, не видишь?..

Мать лежала на боку, рот её был полуоткрыт, и мальчику вдруг показалось, что она не дышит.

– Она живая? – тихо спросил он сестру.

– Живая, живая, – ответила сестра, – ей спать надо… А тебя куда девать? Ночевать у тебя есть где?

– Я здесь посижу, – сказал мальчик.

– Здесь не положено, – сказала сестра. – Опять прямо в пальто в палату! – И взяла его за воротник пальто.

Тогда мальчик дёрнулся и вырвался, но сестра переложила шприц из правой руки в левую и снова, уже покрепче, взяла его за воротник.

– Я милиционера позову, – сказала она.

Потом кто-то взял мальчика за руку и повернул к себе.

И мальчик увидел халат весь в жёлтых пятнах, перед самыми глазами мальчика было пятно, похожее на жука, а чуть левее, у костяных пуговиц, пятно, похожее на черепаху с длинной шеей.

– Это сын той, с эшелона, – сказала сестра халату.

– Ну-ка, расстегни пальто, – сказал халат и приложил ко лбу мальчика твёрдую ладонь, при этом жук дёрнулся, пополз, а черепаха зашевелила шеей.

Мальчик хотел вырваться, но сестра крепко держала его сзади.

– Ну-ка, – повторил халат и взял мальчика за кисть своей второй рукой. Вторая рука была мягкая, с коротко остриженными ногтями и тёмными волосиками на пальцах, и мальчик немного успокоился.

– Раздевайся, – сказал халат.

– Мне можно остаться? – спросил мальчик.

– Да… Мы вас вместе вылечим, и поедете дальше.

– А разве я тоже больной? – спросил мальчик.

– Да, – нетерпеливо ответил халат: его звали в другую палату. – Сестра, положите его на эту койку. – Он показал на свободную койку в другом конце палаты и ушёл…

– Пойдём, – позвала сестра и вышла в коридор.

Она привела его в каморку без окон и щёлкнула выключателем, но в каморке по-прежнему было темно, видно, перегорела лампочка. Тогда сестра зажгла свечу, и при свете этой свечи мальчика почему-то стало знобить.

Он разделся, сбрасывая всё на пол, а сестра, ворча, подбирала одежду и заталкивала её в мешок. Потом он натянул штанину серых, больничных кальсон и лёг отдохнуть.

Сестра подняла его, натянула вторую штанину, надела рубаху и повела в палату, держа за плечи.

Ткнувшись о постель, мальчик прижался головой к подушке, но сестра снова растормошила его и дала половинку какой-то таблетки.

– Глотай, – сказала сестра, – набери слюны в рот и глотай.

Во рту у мальчика было сухо, и горькая таблетка растаяла по языку…

– Дайте пить, – сказал мальчик. – А кушать когда у вас дают?

– Вот ты зачем сюда пришёл, – сердито сказала сестра. – Ужин уже кончился…

Она ушла в глубину палаты и принесла стакан холодного чая и несколько галет.

– Бери… Мать не ела…

Мальчик выпил чай, съел галеты и лёг. Между ним и матерью было три койки, и, чтоб видеть мать, он должен был опираться на локти, потому что её заслоняла голова то ли старика, то ли старухи с острым носом и острым подбородком.

Мать лежала теперь навзничь, одеяло на её груди часто приподнималось и опускалось.

Мальчик ненадолго заснул, и ему ничего не снилось, а когда проснулся, по-прежнему была ночь и мать по-прежнему лежала навзничь. Он поднялся на локтях, потом сел, чувствуя дрожь во всём теле, подошёл босиком по холодному полу к её кровати и долго стоял так и ждал, пока мать пошевелится. И она пошевелилась, подняла колени и вздохнула глубоко и спокойно.

Тогда он вернулся к себе на койку и, глядя в темноту под потолком, подумал, как они приедут домой, в свой город, и будут вспоминать всё это. Старик рядом начал ворочаться и стонать, и, чтобы стоны эти не мешали думать, мальчик укрылся с головой одеялом. За ночь он ещё несколько раз вставал, подходил к матери и ждал, пока она пошевелится. А потом ложился и то засыпал, то просыпался. Когда он проснулся в последний раз, потолок уже был серый и в окна виден был падающий снег. И он обрадовался, потому что ночь кончилась. Он опёрся на локти, посмотрел на мать и опять обрадовался, потому что она шевелилась, даже приподнималась и что-то говорила.

Мальчик улыбнулся, и ему захотелось рассказать матери про телеграмму и про то, как он ночью боялся, когда она лежала неподвижно.

Но вдруг старик рядом крикнул:

– Сестра, женщина умирает!

Мальчик встал с койки и увидел, что мать хрипит и шея её выгибается, а голова глубоко погружена в подушку.

Подошла сестра, взяла мать пальцами за подбородок, а потом привычным движением натянула одеяло ей на лицо. Одеяло приподнялось, и мальчик на мгновение увидел жёлтую ногу и голый живот.