Глазами ребёнка. Антология русского рассказа второй половины ХХ века с пояснениями Олега Лекманова и Михаила Свердлова - Распутин Валентин Григорьевич Страница 21

– Тогда нас узнают.

Я вздохнул и пополз дальше.

– Наверное, весело здесь, – сказал я. – Только мы ничего не видим…

Но Вовка шёл молча. Он твёрдо решил терпеть до конца. Получить первую премию.

Мне стало больно коленкам. Я сказал:

– Я сейчас сяду на пол.

– Разве лошади могут сидеть? – сказал Вовка. – Ты с ума сошёл! Ты же лошадь!

– Я не лошадь, – сказал я. – Ты сам лошадь.

– Нет, ты лошадь, – ответил Вовка. – И ты знаешь прекрасно, что ты лошадь. Мы не получим премии!

– Ну и пусть, – сказал я. – Мне надоело.

– Не делай глупостей, – сказал Вовка. – Потерпи.

Я подполз к стене, прислонился к ней и сел на пол.

– Ты сидишь? – спросил Вовка.

– Сижу, – сказал я.

– Ну ладно уж, – согласился Вовка. – На полу ещё можно сидеть. Только смотри, не сядь на стул. Тогда всё пропало. Ты понял? Лошадь – и вдруг на стуле!..

Кругом гремела музыка, смеялись.

Я спросил:

– Скоро кончится?

– Потерпи, – сказал Вовка, – наверное, скоро…

Вовка тоже не выдержал. Сел на диван. Я сел рядом с ним. Потом Вовка заснул на диване. И я заснул тоже.

Потом нас разбудили и дали нам премию.

☛ Как известно, Виктор Голявкин вслед за Даниилом Хармсом и Александром Введенским и одновременно с Олегом Григорьевым и Генрихом Сапгиром писал как для взрослых, так и для детей. Если стихи и проза для взрослых Хармса, Введенского и Сапгира резко отличались от их же произведений для ребят, в стихотворениях Григорьева[24] и рассказах Голявкина эта граница была подвижной, а в ряде случаев и вовсе не ощутимой.

Выразительным примером может послужить рассказ Голявкина “Премия”, который вошёл в его детскую книгу “Повести и рассказы”, изданную в Ленинграде в 1964 году. Он отчетливо двуплановый, поскольку абсолютно органично вписывается как в контекст детской, юмористической, так и взрослой, трагической прозы XX столетия.

С одной стороны, перед нами очередная юмореска из детского цикла Голявкина “Трубачи”, рассказывающего о приключениях двух незадачливых юных школьников, Пети и Вовки. “Премия” может быть сопоставлена не только с другими юморесками этого цикла, но и с известным рассказом Виктора Драгунского “Ровно 25 кило” 1960 года. Там, напомним, два мальчика, Дениска и Мишка, претерпевают немалые трудности, чтобы получить приз, который должен достаться ребёнку, весящему ровно двадцать пять килограммов. А ещё в одном рассказе Драгунского 1960 года из Денискиной серии “Кот в сапогах”, как и у Голявкина, описывается школьный маскарад и получение мальчиком приза за самое эффектное маскарадное одеяние:

…наша октябрятская вожатая Люся вышла на сцену и сказала звонким голосом:

– Просим “Кота в сапогах” выйти сюда для получения первой премии за лучший костюм![25]

С другой стороны, Голявкин в своём рассказе был гораздо более радикален, чем почти все детские советские писатели, включая и стилистически смелого Драгунского. В частности, это касается стремления обоих прозаиков воспроизвести особенности речи ребёнка. Сравните, например, в рассказе Драгунского “Кот в сапогах”: “И ещё было очень много белых «снежинок». Это такой костюм, когда вокруг много белой марли, а в середине торчит какая-нибудь девочка”[26] и в “Премии”: “Мне стало больно коленкам”. В первом случае перед нами многословная и изощрённая шутка взрослого автора, который остроумно имитирует детский свежий взгляд на типичный новогодний костюм школьницы начальных классов. Во втором случае сжато и бескомпромиссно воспроизведён неуклюжий детский синтаксис.

Однако ещё более радикален Голявкин был, когда выстраивал сюжеты своих рассказов и обрамлял их подробностями. Если у Драгунского в “Коте в сапогах” Дениска в маскарадном костюме прекрасно проводит время вместе со всеми остальными участниками утренника, а детали костюма мешают ему лишь чуть-чуть:

И мы все очень веселились и танцевали.

И я тоже танцевал, но всё время спотыкался и чуть не падал из-за больших сапог, и шляпа тоже, как назло, постоянно съезжала почти до подбородка[27], —

то в “Премии” несчастные Петя и Вовка из-за своих “оригинальных костюмов” оказываются абсолютно и бесповоротно выключенными из всеобщего веселья:

– Наверное, весело здесь, – сказал я. – Только мы ничего не видим…

Но Вовка шёл молча. Он твёрдо решил терпеть до конца. <…>

Кругом гремела музыка, смеялись.

Я спросил:

– Скоро кончится?

– Потерпи, – сказал Вовка, – наверное, скоро…

Если в рассказе Драгунского “Ровно 25 кило” все мучения Дениски сводятся к необходимости в один присест выпить полулитровую бутылку сладкой газированной воды:

Я говорю:

– Я сейчас лопну.

Мишка говорит:

– А как же я не лопнул? Я ведь тоже думал, что лопну. Давай поднажми.

– Мишка. Если. Я лопну. Ты. Будешь. Отвечать.

Он говорит:

– Хорошо. Пей давай.

И я опять стал пить. И всё выпил. Просто чудеса какие-то! Только я говорить не мог. Потому что вода перелилась уже выше горла и булькала во рту. И понемножку выливалась из носа[28], —

то в “Премии” герои проходят через настоящую, а не шуточную инициацию:

Я полз на четвереньках. А Вовка сидел на моей спине. Правда, Вовка мне помогал – по полу перебирал ногами. Но всё равно мне было нелегко.

К тому же я ничего не видел. Я был в лошадиной маске. Я ничего совершенно не видел, хотя в маске и были дырки для глаз. Но они были где-то на лбу. Я полз в темноте. Натыкался на чьи-то ноги. Раза два налетал на колонну. Да что и говорить! Иногда я встряхивал головой, тогда маска съезжала, и я видел свет. Но на какой-то миг. А потом снова сплошная темень. Ведь не мог я всё время трясти головой!

Я хоть на миг видел свет. Зато Вовка совсем ничего не видел. И всё меня спрашивал, что впереди. И просил ползти осторожнее. Я и так полз осторожно. Сам-то я ничего не видел. Откуда я мог знать, что там впереди! Кто-то ногой наступил мне на руку.

Если в рассказе “Ровно 25 кило” конфликт между ровесниками Дениской и Мишкой сводится к смешной настойчивости Мишки, который хочет, чтобы Дениска непременно допил бутылку ситро (“Хорошо. Пей давай”), то в “Премии” даже маленькое возрастное неравенство между героями приводит к тому, что старшему достаётся завидная роль всадника, а младшему – незавидная роль лошади (ситуация, как отметил в разговоре с нами Михаил Безродный, предсказывающая соответствующий эпизод рассказа Искандера “Мученики сцены”, о котором речь у нас пойдёт далее)[29]. И эта ситуация описывается как безысходная:

Я буду лошадью, а Вовка рыцарем. Только плохо, что он должен ездить на мне, а не я на нём. И всё потому, что я чуть младше. Видите, что получается! Но ничего не поделаешь.

Главное же средство, которое позволяет взрослому читателю воспринять рассказ “Премия” не как комическую сценку, а как трагикомическую притчу – это вполне отчётливая для него отсылка к основополагающему для мировой культуры и философии зачину седьмой книги трактата Платона “Государство”. Напомним фрагмент этого зачина, представляющий собой реплику Сократа в диалоге с братом Платона Главконом:

…посмотри-ка: ведь люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю её длину тянется широкий просвет. С малых лет у них там на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков[30].