Дни убывающего света - Ойген Руге Страница 41

Он промычал ее пионервожатой, но та ее не знала.

— Ничего, — сказал Вильгельм.

Молоденькая пионервожатая, сама почти еще пионер. Вильгельм вынул из бумажника купюру в сто марок.

— Но, товарищ Повиляйт, я никак не могу взять деньги!

— Вздор, — возразил Вильгельм. — Купи детям мороженое, это мой последний день рождения.

Он засунул купюру пионервожатой за пазуху.

— Тогда мы внесем это в кассу класса, — предложила пионервожатая.

Ее лицо покрылось красными пятнами. Она выпроводила толпу детей из сада. У ворот еще раз обернулась. Вильгельм стиснул зубы и помахал рукой.

Маршевым шагом направился в салон. Маршевым, потому что в голове крутилась та самая мелодия. Шарлотта как раз стояла у телефона. Когда он подошел, она положила трубку.

— Никто не подходит, — сообщила она.

Вильгельм видел, что Шарлотта нервничает. Инстинктивно спросил:

— Ну? И где же Александр?

— Никто не подходит, — повторила Шарлотта. — Курт не подходит к телефону.

— Ну вот, — воскликнул Вильгельм. — Опять.

— Что опять?

— Беда, — сказал Вильгельм.

— У них что-то случилось, — предположила Шарлотта.

— Я раздвину раздвижной стол, — сообщил Вильгельм.

— Ничего ты не раздвинешь, а дашь мне подумать.

— Вздор, — возразил Вильгельм. — Кто же будет раздвигать стол?

— По крайней мере, не ты, — сказала Шарлотта. — Ты уже достаточно вещей сломал в этом доме!

Бессовестное заявление, которое Вильгельм мог бы легко опровергнуть, перечислив ремонтные работы, которые он осуществил в течение сорока лет — какие электрические приборы он отремонтировал, что перестроил, какие мелкие бытовые работы выполнил… много трудных слов, слишком трудных, слишком обстоятельных, слишком длинных, и поэтому Вильгельм просто двинулся на Шарлотту, навис над ней всем своим ростом и заявил:

— Я рабочий по металлу. Я семьдесят лет в партии. Ты сколько лет в партии?

Шарлотта молчала. Она молчала!

Вильгельм повернулся и ушел, чтобы не испортить свою маленькую победу.

В прихожей стояли двое мужчин.

— Делегация, — сказала Лизбет.

— Угу.

Вильгельм пожал обоим руку.

— Ваша … Ваша… — сказал один из мужчин и показал на Лизбет.

— Домработница, — подсказала Лизбет.

— Ваша домзаботница нас впустила, — объяснил мужчина.

— Хорошая рыбка, — одобрил другой, кивая на ракушку, в которую Вильгельм когда-то вкрутил лампочку.

Они стояли плечом к плечу, оба коренастые, чуть сутулые, оба в слишком светлых, слишком чистых пальто. Мужчина, который сказал «домзаботница», держал в руках тарелку.

Он откашлялся и начал. Говорил тихо и обстоятельно, слова медленно выплывали из него, так медленно, что Вильгельм забывал последнее произнесенное слово, прежде чем из мужчины выплывало следующее.

— К делу, товарищи, — призвал Вильгельм. — Я занят.

— В двух словах, — сказал мужчина, — ты помнишь, товарищ Повиляйт, о … ключевое слово Куба … наш … тогда … сбор средств … и мы подумали … это было бы в твоем духе… если бы мы эту тему… ну, представленную в виде транспортного средства … какие на нашем предприятии производят … тематически … эээмм … представили.

Он сунул Вильгельму в руки тарелку. Ага, — подумал Вильгельм. Он вытащил из бумажника купюру в сто марок и шлепнул ее на тарелку.

Тут они вытаращились. Но в свой день рождения он не хотел мелочиться.

И тут пришел Мэлих, ровно в одиннадцать.

— Вильгельм, — поздоровался Мэлих, пожав ему руку.

Вот что нравилось ему в Мэлихе — он обходится без долгих речей.

— Овощам место на кладбище, — сказал Вильгельм. Мы раздвинем раздвижной стол.

Они направились в салон и пододвинули стол к окну.

— Но вот-вот придет Александр, — попыталась протестовать Шарлотта.

— Вздор, — сказал Вильгельм. — Вздор!

Шарлотта вышла.

Они до упора выдвинули боковины стола. Мэлих спросил:

— Вильгельм, как ты оцениваешь политическую обстановку?

Он посмотрел на Вильгельма. Смотрел из-под своих мощных бровей, как из пещеры. Вот что ему нравилось в Мэлихе. Он был серьезным человеком. Вильгельм почувствовал, что от него ждут анализа.

— Проблема в том, — произнес он, — что проблема стала проблемой.

Он откинул половинку средней части стола. Мэлих со своей стороны сделал то же самое.

Удивительно, но средние части не держались, а подламывались и соскальзывали с опоры.

— Не понимаю, — удивился Мэлих.

— Молоток и гвозди, — приказал Вильгельм. — Ты же знаешь, где они лежат.

Мэлих пошел в подвал и вернулся с молотком и гвоздями. Вильгельм приподнял среднюю часть стола, измерил расстояние до опоры большим и указательным пальцами. Приставил гвоздь. Убрал, поскольку чувствовал, что его анализ не до конца убедил Мэлиха, и добавил:

— Проблема в Ёвых, понимаешь: ёв-ёв.

Мэлих кивнул, медленно, очень медленно. Вильгельм нанес решительный удар.

— Выскочки, — выругался он.

Еще удар.

— Пораженцы.

На мгновение он замер и сказал:

— Раньше мы знали, что с такими делать.

Следующий гвоздь. Вошла Шарлотта:

— Бога ради, что вы тут делаете.

— Мы раздвигаем раздвижной стол.

— Но в него же не вбивают гвозди.

— Почему это, — поинтересовался Вильгельм.

Он одним ударом вогнал гвоздь в крышку стола.

— Черт побери, — сказал Мэлих.

А Вильгельм добавил:

— Что умеем, то умеем.

В половине четвертого раздвижную дверь между комнатами открыли, праздник начался. Вильгельм между тем пообедал и немного отдохнул; Лизбет приготовила для него еще один кофе; подрезала ему волосы в ушах и в носу, не раз при этом ткнувшись в него своими, словно выплескивающимися из бассейна, грудями.

Холодные закуски были доставлены и расставлены на раздвижном столе. Александра всё еще не было, что радовало Вильгельма. Он несколько раз переспрашивал у Шарлотты про ее внука, которого он считал прежде всего ее внуком, как и всю семью он считал прежде всего ее семьей — семьей пораженцев. За исключением Ирины. Она всё-таки была на войне. В отличие от Курта, который побывал в трудовом лагере, а теперь разыгрывал из себя жертву. Радоваться должен, что в лагере оттрубил! На фронте он бы не выжил, полуслепой-то.

В дверь звонили беспрерывно, Шарлотта носилась туда-сюда, как курица, а Вильгельм сидел в своем вольтеровском кресле, потягивая время от времени коньяк из алюминиевой стопки, отливающей зеленым и злорадно развлекался, смущая поздравляющих, по очереди подходивших к его креслу, одним и тем же предложением:

— Овощам место на кладбище.

Пришли Вайе, присеменили в ногу и заговорили маслянистыми голосами.

Мэлих пришел в этот раз с женой, крашеной под блондинку овечкой, которая всё время жаловалась на ревматизм, хотя ей не было и шестидесяти.

Штеффи, всегда расфуфыренная с тех пор, как муж оказался в могиле.

— Овощам место на кладбище.

Вошел Бунке, такой же облезлый, как и его букет, с ослабленным галстуком, один уголок воротничка рубашки выбился на