Дни убывающего света - Ойген Руге Страница 40

— На вазах.

— Слушай, у меня сейчас дела поважнее есть, — возразила Шарлотта.

— Черт побери, я же сказал, что вазы нужно подписать.

— Вот и подписывай их, — ответила Шарлотта и достала из шкафа скатерть, не обращая внимания на Вильгельма.

Он бы с удовольствием объяснил Шарлотте, что это глупо — сейчас подписывать вазы уже невозможно. Их нужно было подписывать раньше, чтобы позже каждый получил свою вазу обратно. Но спорить с Шарлоттой не имело смысла. Для спора с Шарлоттой его язык был слишком неповоротлив, а голове требовалось время, чтобы оформить мысли в слова.

Он отправился обратно в прихожую. Что теперь? Он остановился, беспомощно разглядывая вазы, ровными рядами стоявшие в гардеробной нише.

Вдруг они показались ему надгробиями.

Открылась входная дверь, вошла Лизбет. Прошуршала платьем. Впустила с собой запах осени, держа букет роз.

— С днем рождения, — сказала она.

— Лизбет, не надо на меня тратиться.

Лизбет, сияя, протянула ему цветы. Зубы у нее кривоватые. Но зад упругий, а грудь выплескивалась из выреза платья, словно волны из бассейна.

— Потом забери их с собой, — приказал Вильгельм. — А теперь свари-ка мне кофе.

— Но Шарлотта запретила варить тебе кофе, — прошептала Лизбет. — Из-за твоего давления.

— Вздор, — сказал Вильгельм. — Иди и свари мне кофе.

Он пошел в комнату и сел за письменный стол. Что делать? Он не помнил, но так как не хотел признаваться Лизбет в своей забывчивости, то взял в руки лупу и начал искать книгу на полке. Сделал вид, что ищет книгу на полке. Но нашел легуана. Это был маленький легуанчик. Много лет назад он убил его с помощью мачете и распорядился сделать из него чучело. Хорошее чучело из него вышло, из легуана, выглядел почти как живой. Но был мертв. Мертвым пылился на книжкой полке, и Вильгельму вдруг стало жаль, что тем ударом мачете убил легуана. Кто знает, может, тот еще бы жил и жил? Как долго живут легуаны?

Он взял толковый словарь Майера, том от «ла» до «лу» и долистал до «легальный».

Тут вошла Лизбет и поставила кофе на письменный стол.

— Тс, — приложила она палец к губам.

— Иди сюда, — сказал Вильгельм.

Он вытащил из бумажника купюру в сто марок.

— Это чересчур, — возразила Лизбет.

Но всё же подошла. Вильгельм, плотно притиснув ее к себе, засунул ей за пазуху купюру.

— Ах ты негодник, — воскликнула Лизбет.

Ее щеки раскраснелись, стали еще толще. Она осторожно вывернулась из его объятий, взяла небольшой поднос, на котором принесла кофе и ушла.

— Лизбет?

— Что?

Она остановилась.

— Если я однажды умру, то это она меня отравила.

— Вильгельм, да как ты можешь такое говорить.

— Что сказал, то и сказал, — повторил Вильгельм. — И я хочу, чтобы ты это знала.

Еще пару мгновений ему казалось, что его тело чувствует на себе отпечаток ее словно выплескивающейся из бассейна груди.

Раздался звонок. Вильгельм услышал, как кто-то зашел. Потом наступила тишина. Бормотание. Появился Шлингер. С букетом гвоздик.

— Я ненадолго, — сказал Шлингер. — Хотел быть первым.

Вильгельм как раз изучал толковый словарь. Легуаны, как он успел выяснить, вырастают до двух метров двадцати сантиметров. Продолжительность жизни он, к сожалению, не нашел.

— Поздравляю тебя с днем рождения, — сказал Шлингер, — и желаю тебе, дорогой Вильгельм, и дальше творческих сил и…

— Овощам место на кладбище, — парировал Вильгельм.

Шлингер рассмеялся.

— Всегда в хорошем настроении. Всегда с шуткой наготове.

— Ну и? Что она сказала? — спросил Вильгельм.

— Кто?

— Шарлотта.

Шлингер прикинулся дурачком. Уголки рта поникли, брови поползли вверх. На лбу пролегли толстые, как колбаски, складки.

— Да я и так знаю, — сказал Вильгельм. — Старик сдвинулся. Рехнулся.

— Но Вильгельм, ты же совершенно …

— Что?

— Я имею ввиду, что для своего возраста ты совершенно ….

— Двинулся, — сказал Вильгельм.

— Да нет же, ты умственно совершенно…

Шлингер размахивал букетом гвоздик.

— Я немного двинулся, — сказал Вильгельм. — Но не совсем.

— Нет, конечно, нет, — сказал Шлингер.

— Я еще вижу, куда всё катится.

— Да, конечно, — согласился Шлингер.

— К чертям собачьим.

Шлингер набрал воздуху, но ничего не сказал. Покачал головой, и было непонятно, то ли он соглашается, то ли возражает. А потом, неожиданно серьезно, с прищуренными глазами:

— Честно говоря, проблемы имеются. Но мы их решим.

— Вздор, — сказал Вильгельм.

Он бы с удовольствием объяснил Шлингеру, что проблемы — такого рода проблемы — не решаются на уровне окружного управления Потсдама. Он бы с удовольствием объяснил, что проблемы — такого рода проблемы — решаются в Москве, и проблема в том и заключается, что Москва сама стала проблемой. Но его язык был слишком неповоротлив, а голова — слишком тяжелой, чтобы облечь в слова такую запутанную мысль. Поэтому он сказал всего лишь:

— Ёв.

Лоб Шлингера собрался колбасообразными морщинистыми складками. Голова замерла. Глаза смотрели наискосок вверх и мимо Вильгельма.

Вдруг он стал похожим на легуана.

— Как долго живут легуаны?

— Что?

— Легуаны, — повторил Вильгельм. — Ты что, легуанов не знаешь?

— Знаю, конечно, это род рептилий.

— Да, — сказал Вильгельм. — Рептилия.

— Я думаю, что они очень долго живут, — предположил Шлингер. Его голова качнулась, и он напустил на себя вид человека, сказавшего что-то очень умное.

Когда Шлингер ушел, Вильгельм вспомнил, что нужно было сделать. Он отправился в салон.

— Я раздвину раздвижной стол, — сказал Вильгельм.

Но Шарлотта возразила:

— Это сделает Александр.

— Я сам это сделаю, — упорствовал Вильгельм.

— Ты не умеешь, — не согласилась Шарлотта. — Оставь это Александру.

— Александру! С каких это пор Александр что-то умеет?

— Этот раздвижной стол умеет раздвигать только Александр, мы уже сколько раз пытались.

— Вздор, — отрезал Вильгельм.

Конечно, он мог раздвинуть раздвижной стол. Он же выучился на рабочего по металлу. А Александр на кого выучился? Кем он вообще стал? Никем. По крайней мере, у Вильгельма не нашлось слова для того, кем же стал Александр. Разве что ненадежным и высокомерным типом. Он же даже в партии не состоял, этот паренек. Но для того чтобы спорить с Шарлоттой его язык был слишком неповоротлив, а голова — слишком тяжелой.

Кто знает, что за дрянь она ему дает. Сталина вон тоже отравили.

Вильгельм пошел в прихожую, где в ряд стояли надгробья. В красноватом свете на них слабо светились неподписанные этикетки. Для кого? — подумал Вильгельм. Он удержался от того, чтобы взять красный карандаш и написать их имена. Всё равно он знал только прозвища. Но, по меньшей мере, он их еще помнил. Клара Кемницер. Вилли Бартель. Зепп Фишер из Австрии… Он помнил всех. Никогда не забудет. Заберет их с собой в могилу, скоро.

В дверь