Дни убывающего света - Ойген Руге Страница 39

себе, сохранил от окончательного уничтожения, и пока дождь сбегал по его лицу, у Курта возникло представление (ненаучного характера), что он может жить за своего брата, дышать за него, вдыхать запахи, и даже — ему вспомнилась его волшебная раздвоенность — даже трахаться за него, подумал Курт, и Верины штуки явились в совершенно новом свете — трахаться за него, подумал Курт, за своего убитого брата.

[глава IX]

1 октября 1989

Иногда он забывал, что нужно делать.

Ему показалось, что за ночь он окостенел.

Попробовал повращать глазами в разные стороны.

Левая рука подрагивала.

Повернул голову сначала направо, потом налево.

Заметил, как из сумерек ему что-то ухмыляется.

Вильгельм вытащил из стакана вставную челюсть и встал.

Направился в ванную. Набрал в ванну воды. Включил солярий «Sonja» в режим «солнце в зените» и, вооружившись солнечными очками, сел в ванную.

Голова была пуста. В голове отдавалось только глухое бормотание воды в ванной. В этом бормотании слышалась мелодия. Знакомая мелодия. Своего рода боевая песня, которая одновременно настраивала на скорбный лад. Скорбно-боевая. К сожалению, он не мог вспомнить слова.

Беда — вот первое слово, которое пришло Вильгельму в голову.

Он кивнул: беда — так оно и есть. Стиснул свои — как он их называл народные — зубы, чтобы не податься накатывающей грусти. Сидел, пока вода не дошла ему до пупка.

Ему нисколько не мешало, что при таком способе загара его спина оставалась белой. Спины всё равно никто не видел.

После ванны он побрился, прикрыв усы двумя пальцами. Катаракта со временем разрасталась. Частенько по ошибке он сбривал часть усов, пока не перешел к системе с двумя пальцами, чтобы сохранить хотя бы их остатки.

Поверх трусов Вильгельм надел длинные кальсоны и положил внутрь прокладку из туалетной бумаги, сложенной в несколько слоев. Надел носки и закрепил их специальными подвязками. К сожалению, подвязки были шире икр, так что Вильгельму не осталось ничего иного как заправить подвязки — чтобы те не сползали — в носки.

Он спустился по лестнице. В голове снова заиграла мелодия — грустно-боевая. Стиснул зубы. Колени в суставах побаливали при спуске с лестницы. Ноги замедляли движение.

Когда в прихожей он увидел множество пустых ваз, то вспомнил, что у него день рождения. Вместо того чтобы привычно пойти к почтовому ящику, он прошел на кухню, чтобы не забыть свой вопрос:

— Вазы подписаны?

— С днем рождения, — поздравила Шарлотта.

Она смотрела на него, подбоченившись, склонив как обычно голову набок.

Смахивала на птицу.

— Я знаю, что у меня день рождения, — ответил Вильгельм.

Сел и принялся есть овсяные хлопья. Совершенно безвкусные. Отодвинул тарелку и взял кофе.

— Не забудь принять таблетки, — сказала Шарлотта.

— Я не пью таблеток, — возразил Вильгельм.

— Но тебе нужно принимать их, — настаивала Шарлотта.

— Вздор, — отрезал Вильгельм и встал.

Спустился к почтовому ящику, но тот был пуст. Воскресенье.

По воскресеньям не бывает «НД». Раньше «НД» приходила и по воскресеньям, но теперь это отменили. Беда.

Ушел в свою комнату и закрыл дверь. Вдруг забыл, что делать дальше — снова это ощущение. Возможно, всё дело в таблетках. Уже какое-то время у него были подозрения. Окостенелость в суставах. Пустота в голове. Кто его знает, что за дрянью она его пичкает. Таблетки отупляли его. Он становился забывчивым. Настолько забывчивым, что утром он не помнил, что вечером собирался не принимать таблетки.

Страх потерять память. Вильгельм попытался вспомнить, попробовал. Но о чем?

Вильгельм подошел к шкафу и выудил коробку из-под обуви, в которой наряду с орденами и медалями хранил важные документы. Он вынул из коробки газетную статью, поистершуюся от частого сворачивания. Взял в руки лупу и прочитал:

Жизнь во имя рабочего класса.

Ниже фотография, на которой мужчина с лысым черепом и большими ушами уверенно смотрел в будущее.

Вильгельм повел лупой к середине текста. Под стеклом, выгибаясь, заскользили слова:

…в январе 1919 года вступил в Коммунистическую партию Германии…

Вильгельм начал вспоминать. Конечно, он помнил, что вступил в партию в 1919-м. Десятки раз он писал это в своих автобиографиях. И сотню раз рассказывал: товарищам, рабочим с завода имени Карла Маркса, юным пионерам, но если вспомнить, если на самом деле попытаться вспомнить, то помнил он только, как Карл Либкнехт сказал ему:

— А ну-ка, парень, высморкайся!

Или это был не Либкнехт? Или то было не при вступлении в партию?

Пришла Шарлотта — со стаканом воды и таблетками.

— Я занят, — буркнул Вильгельм и, чтобы придать значимости словам, перечеркнул красным карандашом статью, как он по привычке перечеркивал все прочитанные статьи, чтобы не начать читать их заново. К счастью, он заметил свою ошибку тотчас и перевернул страницу, прежде чем Шарлотта приблизилась к письменному столу.

— Не будешь принимать таблетки, — пригрозила Шарлотта, — позвоню доктору Зюсу.

— Позвонишь доктору Зюсу, я скажу ему, что ты травишь меня ядом.

— Ты совсем спятил.

Шарлотта ушла — со стаканом воды и таблетками.

Вильгельм всё так же сидел и рассматривал свою случайно перечеркнутую жизнь. Что теперь делать? «Уничтожить» — подсказал ему его инстинкт конспиратора. Он разорвал страницу и бросил ее в корзину для бумаг… Черт с ним. Самое важное там всё равно не написано. Самое важное не было написано ни в одной из десятков его биографий. Самое важное всё равно было вычеркнуто.

Его другая жизнь. Lüddecke Import Export. Жизнь в Гамбурге. Странно, о ней он вспомнил без труда:

Свою контору в порту.

Ветер по ночам.

Тайник с пистолетом ТК, калибр 6,35 мм, — он бы и сегодня его нашел.

В этот момент снова зазвучала мелодия. Он посмотрел в окно. Светило солнце. Голубое небо, и меж желтеющих листьев рябины — красные гроздья ягод. Прекрасный день. Великолепный, чудесный день, — подумал Вильгельм и стиснул зубы. Попытался перекусить тоску.

Для чего?

Для чего он рисковал своей задницей? Для чего гибли люди? Для того чтобы сейчас какой-то выскочка всё испортил?

«Ёв», — подумал Вильгельм, — как тогда, Хрущёв. Странно, всё же, и тот и другой заканчиваются на «ёв».

Он взял коробку из-под обуви, пошел к шкафу. Ордена звякнули, когда он поставил коробку на место.

Двинулся в прихожую. Мгновение поразмышлял, что делать. Когда увидел вазы, то вспомнил. Вернулся в комнату и взял лупу. Затем выхватил одну вазу. На вазу была приклеена этикетка. На этикетке ничего не было написано. Он выхватил вторую вазу — ничего. Проверил на третьей…

Вильгельм прошагал в салон.

— Там ничего не написано, — возмутился он.

— Где