Засада - Донна Тартт Страница 4

целыми днями не выходила из своей комнаты. Она включала радио так громко, что бейсбольные репортажи и популярные песни “Motown” разносились по всему двору. Но все чаще она спускалась вниз, на кухню. Там они с миссис Кэмерон сидели за столом, обращаясь друг к другу по именам — Роуз и Гали. Они пили чай или кофе, тихо переговаривались, так что слов было не разобрать (“Да, я выросла в бедности, — однажды услышала я, когда хрипловатый голос Гали прозвучал громче обычного. — Но не в полной нищете”). Они листали журналы и кулинарные книги, рассматривали альбом с вырезками, который вел отец Тима в старших классах. Пару раз мы с Тимом врывались в кухню, когда миссис Кэмерон пыталась научить его маму вязать, но у той ничего не получалось (“Да ну, — махнула она руками, глядя на спутанный клубок, — посмотри, как я облажалась. То есть все напутала”, — поспешно исправилась она, заметив выражение лица миссис Кэмерон).

Лето к тому времени вступило в полную силу, и жара стояла невыносимая. Возможно, из-за этого наши игры, которые раньше вызывали у нас бурю восторга, теперь не доставляли прежнего удовольствия. Мы принялись играть с удвоенной яростью, пытаясь вернуть утраченный азарт: выдирали доски из забора и строили из них баррикады, забрасывали вражескую территорию комьями грязи, топтали грядки и, отступая, опрокидывали цветочные горшки и разбивали их. Порой мать Тима выходила на крыльцо и смотрела на нас странным взглядом, будто вот-вот собиралась что-то сказать. Но всякий раз миссис Кэмерон подходила к ней, брала за руку и что-то шептала ей на ухо, после чего обе возвращались на кухню.

— Видишь? — торжествующе сказал Тим, когда мы тащили очередной трофей — “колья”, выломанные из черешни миссис Кэмерон, — чтобы устроить ловушку врагу. — Им все равно. Это потому, что мой папа умер.

Как-то вечером моя бабушка зашла к нам вернуть книгу и сообщила:

— Миссис Кэмерон вчера привела свою невестку на встречу Садового клуба.

— О, неужели? — оживилась мама, отложив вышивку. — Ну, и как она?

— Хорошенькая девочка, — ответила бабушка, — фигурка аккуратная... но, Господи! Хотя, конечно, вполне мила.

— Что ты хочешь сказать?

— Просто... — Бабушка на миг замялась, а потом сделала какой-то неопределенный жест. Мы уже привыкли к таким паузам: она была из тех дам, которые стараются не говорить ничего дурного, если можно этого избежать.

— Ну, старается, конечно, изо всех сил, — произнесла она наконец с видом человека, поставившего точку в разговоре.

Маме потребовалось немало усилий, чтобы выудить из бабушки хоть какие-то подробности. Например, оказалось, что мать Тима явилась в черных обтягивающих брюках и туфлях на высоченных шпильках, а еще она позволяла себе такие выражения, которые бабушка даже отказывалась повторять. Более того, Тим тоже был там (мама подняла брови с искренним удивлением — детей на такие мероприятия не брали), и ни его мать, ни миссис Кэмерон не могли совладать с мальчишкой.

— Они его и пальцем не трогают, — сказала бабушка. — Он носился по саду как угорелый. Мать, конечно, безалаберна, но тут еще и Роуз Кэмерон хороша — она и слова поперек ему не позволяет сказать.

— Интересно почему?

— Ну, если ты помнишь, Бобби Кэмерона тоже избаловали донельзя.

Я с затаенной тревогой слушала, как бабушка и мама сочувствовали бедной миссис Кэмерон, которой “ох как тяжело приходится”. Затем, к собственному ужасу, я заметила, что мама обратила на меня свой взгляд.

— А чем это вы там с Тимом занимаетесь у миссис Кэмерон целыми днями? — спросила она.

— Ничем.

— Вы же не шалите, надеюсь?

— Нет, мам, — ответила я.

— Так вот, чтобы я о таком даже не слышала.

Этот разговор тяготил меня весь вечер, а ночью, лежа в кровати, я дала себе слово: отныне у миссис Кэмерон я буду паинькой. Даже если Тим продолжит себя плохо вести, я буду вести себя прилично. Но уже на следующее утро, когда мы притащили из гаража миссис Кэмерон банку краски и кисти и начали размечать взлетную полосу на ее газоне, я напрочь забыла о своих благих намерениях.

— Скучно, — заявил Тим одним жарким июльским днем.

Эта мысль висела в воздухе уже несколько дней, но он первый решился ее озвучить. Я и сама начинала скучать. Наши перестрелки явно выдохлись и превратились в рутину. Теперь, “умирая”, мы всё дольше оставались лежать на земле, не торопясь подняться и продолжить игру. А иногда даже этого не делали — просто лежали в разгромленном саду миссис Кэмерон, словно поваленные бурей деревья, и слушали, как вокруг нас жужжат крошечные черные мошки.

— Без врага, — сказал Тим, — эта война не настоящая.

И он был прав. Наши ежедневные артобстрелы теряли смысл: огонь велся из ниоткуда и ни по кому. И где в этом интерес? Мы пробовали разделиться на команды и воевать друг против друга, но это тоже не увлекало — слишком долго мы были союзниками. В округе хватало детей, но они все были либо слишком малы и неинтересны, либо слишком большими, чтобы снизойти до нас. Даже наши провокации — броски камешками в их сторону — не вызывали у них никакой реакции.

— Давай поиграем со шлангом, — предложила я. Дома мне запрещали даже приближаться к садовому шлангу, и я никак не могла понять, почему Тим не хотел устраивать водные бои, тем более в такую удушливую жару.

— А что насчет того мелкого, Брэннона, который живет в белом кирпичном доме? — спросил Тим.

— Он совсем маленький. Его даже за ворота не выпускают.

Повисло долгое молчание. А потом где-то впереди послышался скрип открывающейся двери, и лицо Тима вдруг засияло, словно озаренное внезапной идеей.

— Вот! — прошептал он, резко выпрямившись и прислушиваясь.

Я тоже выпрямилась, почувствовав, как сердце начинает бешено стучать. Мы обменялись взглядами и поняли друг друга без слов.

Тим, весь дрожа от едва сдерживаемого возбуждения, приложил палец к губам и жестом велел следовать за ним. Пригнувшись, как морской пехотинец, он метнулся из нашего укрытия в кустах на ярко-зеленую лужайку, а я поспешила за ним, ощущая, как кровь бьет в висках, а грудь наполняется дикой, почти болезненной радостью.

Все последующие годы я прокручивала в памяти этот момент несчетное количество раз. Все произошло так быстро, что даже в воспоминаниях сцена мелькает, и я невольно