Засада - Донна Тартт Страница 3

день мы чудом вырывались из ловушки и ползли в укрытие, пока над головой разрывались пули. Каждое боестолкновение имело свой характер в зависимости от времени дня: сырое пасмурное утро с росой и криком встревоженных птиц; полдень, когда солнце билось о землю, сжигая и стирая тени; и под вечер, когда внезапные, яростные ливни обрушивались из ниоткуда и без предупреждения — небо чернело на глазах, и ветер швырял листья в воздух. Мы прятались под деревьями, в то время как бабушка Тима безуспешно звала нас с крыльца, но ее слова терялись в порывах ветра. Дождь, обрушившись на нас, так же внезапно стихал — порой и минуты не проходило, — и вот уже вспыхивало солнце, заливая омытую дождем листву ослепительным блеском. С мокрыми волосами и в одежде, прилипшей к телу, мы выползали из укрытия и снова вступали в бой. Я знала, что рано или поздно нас сразят: сначала меня, потом Тима, и мы рухнем на землю, цепляясь за траву, истекая кровью и умирая в агонии. Но каждый день мы сражались до тех пор, пока не появлялись светлячки и не становилось слишком темно. И даже притворяясь мертвой, я иногда приоткрывала глаза, чтобы украдкой взглянуть на Тима, потому что он был так погружен в эту игру и, устремив лицо к небу, словно всматривался в другой, неведомый мне мир. И хотя я не знала, что именно он там видел (белый дым? приближающиеся вертолеты? трассирующие пули, оранжевые искры?), но что бы это ни было, оно освещало его лицо, отражаясь, как на экране кинотеатра.

С миссис Кэмерон я становилась все более дерзкой. Хотя я не осмеливалась кричать на нее или командовать, как это делал Тим, но частенько просто пробегала мимо, не отвечая, когда она обращалась ко мне. По примеру Тима я также больше не утруждала себя словами вроде “спасибо” или “пожалуйста”. Если бы я так себя вела дома, то точно получила бы взбучку, но каким-то образом знала, что миссис Кэмерон не станет жаловаться. Когда мы с Тимом врывались в дом, с грязью и листьями в волосах, с коленями, испачканными от ползания по земле, она смотрела на нас с чуть испуганной улыбкой, как будто мы были не детьми, а парой задиристых терьеров, готовых в любой момент укусить. Мы без слов выпивали лимонад, хватали овсяное печенье, которое она предлагала, запихивали его в карманы и тут же убегали обратно на улицу.

Но однажды, когда мы снова влетели на кухню, раскрасневшиеся и перепачканные, за столом с миссис Кэмерон сидела мама Тима. При виде нас она вздрогнула. Молодая, очень худая, с бледной помадой на губах и нервной улыбкой. Ее ключицы резко выступали на фоне топа без рукавов, волосы были зачесаны назад, а глаза, густо подведенные темной косметикой, выглядели так, будто в них застыла мольба. Она была из тех матерей, которых хочется напугать неожиданным “Бу!” из-за угла.

Я остановилась.

— Здравствуйте, — сказала я, еще не до конца забыв о правилах вежливости.

Мать Тима взглянула на меня и улыбнулась — с какой-то удивленной благодарностью. Но что-то в этой улыбке задело меня, вызвало раздражение. Это была доверительная, заговорщическая улыбка, словно она решила, что я на ее стороне, а не на стороне Тима.

— Привет, красавица, — сказала она. — Ты прелесть, правда ведь? — Ее голос прозвучал неожиданно: теплый, грубоватый, с хрипотцой, совершенно не подходящий ее хрупкому виду. Я никогда раньше не слышала бруклинского акцента, разве что в “Новобрачных” или в “Шоу Джеки Глисона”[7].

— Что случилось, куколка? Язык проглотила? А ты, дружок, — обратилась она к Тиму, — что за концерт устроил? Опять орешь как оглашенный?

— Гали, ну перестань, — вмешалась миссис Кэмерон. — Это же ребенок, пусть себе играет. — Она обняла Тима, но в этот момент я заметила, как она торопливо моргает, сдерживая слезы. Ее глаза были красными.

Тим выскользнул из ее объятий и бросил на меня взгляд, как бы говоря: “Пойдем уже”. Мы вылетели из кухни, с грохотом пролетели вниз по ступенькам и понеслись быстрее обычного, потому что оба были смущены этой неловкой сценой (хотя никто из нас не мог бы объяснить почему) и потому что нам не терпелось снова оказаться в нашем маленьком пальмовом Вьетнаме, где в засаде нас уже ждали.

— Интересно, что подумала миссис Кэмерон, — сказал мой отец за ужином пару дней спустя, — когда Бобби Кэмерон вернулся из поездки на север с женой-еврейкой?

Я открыла рот, чтобы спросить, что такое еврейка, но мать метнула в мою сторону короткий, остерегающий взгляд и ответила:

— Ну, я думаю, теперь миссис Кэмерон рада ей, раз Бобби больше нет.

Отец потянулся за солонкой.

— Знаешь же Роджера Белла из парикмахерской? — произнес он с удовольствием. — Он недавно лечил зуб и рассказал, что она раньше продавала газеты и журналы в киоске на улице. Вот так они с Бобби и познакомились.

— И что в этом такого? — спросила я.

— Ничего, — сказала мать. — Нет ничего плохого, когда зарабатываешь честным трудом.

— Да я и не говорил, что это плохо. — Отец деловито посыпал еду солью. — Просто представляю, каково сейчас миссис Кэмерон. Вот если бы Бобби остался дома и женился на Китти Тисдейл, могу сказать наверняка, Огден Тисдейл уберег бы его от этого. Огден ведь в законодательном собрании, — добавил отец, в то время как мать смотрела на него так, словно хотела, чтобы он, наконец, замолчал. — Он бы устроил, что его зятя даже близко к Вьетнаму не подпустили бы.

— Ну, — произнесла мать, — могу сказать одно точно: если бы ты поехал во Вьетнам и погиб там, я бы никогда не пошла жить к твоей матери, даже с детьми.

Отец пожал плечами.

— Может, и пошла бы, — сказал он. — Если бы тебе больше некуда было идти.

По непонятным мне причинам и моя мама, и бабушка были слегка недовольны тем, что Тим с матерью поселились у миссис Кэмерон. Больше всего им не нравилось, что все произошло без объяснений или хотя бы какого-то приличествующего случаю жеста (“Почему ее до сих пор никто не видел? — однажды услышала я негодующий голос Вирджинии, маминой подруги. — Миссис Кэмерон могла бы хоть позвать соседей на чай или устроить что-то вроде приема, согласись?”).

Иногда мать Тима