Письмо из аппаратной - Андрей Андреевич Калашников Страница 3

– Стой, кто идет! – из темноты донесся чей-то спокойный холодный голос. Это был Витя.

– Я иду. Как обстановка? Как майор наш?

– Ничего. Только, мне кажется, немного суров.

Потом они с Витей долго разговаривали обо всем. О том, кто чем занимался на гражданке, у кого какие планы на жизнь и как долго тянется служба.

– И не говори.

– Да ладно, где наша не пропадала.

Между прочего Каруззо рассказал Филиппу про лейтенанта Брунковского. Брунковский был злым, по полчаса заставлял маршировать после ужина, подводил к курилке, но курить нарочно не давал. Каруззо рассказал, что Брунковский берет деньги у солдат, якобы в долг, а потом не возвращает.

– Делает вид, что забывает, а потом… все побаиваются к нему обращаться. Жаль, что комбат этого не видит.

К десяти часам вечера – это время, когда один из них должен был идти спать, – Филиппу стало хуже. Витя отпустил его, а сам остался дежурить.

По дороге в казарму Филипп думал о том, как пережить завтра. Да, сейчас он дойдет и сразу уляжется в кровать. Но завтра? К двум часам нужно будет сменить Витю, ему тоже надо отдохнуть. Потом в одиночку отстоять в наряде с двух до шести – это еще, пожалуй, ничего. Но потом еще целый день бодрствовать до отбоя. «Может быть, зря я сделал, что пошел спать первым?» – мелькнула мысль.

Часть спала. Пронин шел медленно, несмотря на усталость и лихорадку, наслаждаясь этими редкими моментами свободы. Не было ни души. Только где-то вдалеке, за забором, лаяла собака. Так пустынно не бывает в городе, а только здесь, внутри, где все по режиму. Пронин ненароком позавидовал завывавшей дворняжке.

В казарме было тихо, солдаты спали. Отовсюду доносились посапывания, вздохи, храп. Филипп подошел к койке, на которой мирно спал Алексей, сам не зная, зачем. Разговаривать не хотелось, хотелось спать и немного знобило. Филипп начал было раздеваться и складывать одежду, как вдруг внимание его привлекли странные отблески света на плече Алексея, выглядывающего из-за шерстяного армейского одеяла. Было темно, свет пробивался от фонаря в окно, но все равно кожа выглядела как-то неестественно. Пронин невольно присмотрелся, но ничего не смог разобрать, а Алексей только протяжно и напряженно сопел.

Пронин решил подумать об этом на другой день и, с наслаждением укутавшись в одеяло и согреваясь, забылся лихорадочным сном.

Следующие несколько дней Филипп провел в госпитале: воспалилась левая гланда, находиться в роте было опасно. Затем, когда болезнь начала отступать, его перевели в изолятор – страшное место, где было еще хуже, чем в роте. Солдаты бродили здесь как зомби и целый день занимались только тем, что драили полы. Каждый час пребывания тут казался вечностью.

Филипп боялся вести дневник. Он видел, как сержанты изымали чужие дневники и часто с насмешкой зачитывали их вслух перед всеми. Такая участь Филиппа отнюдь не прельщала. Оставалось только пытаться читать книги, но книги попадалась какие-то скучные, и слабость мешала концентрироваться. В эти дни Филипп думал о Каруззо: «Как он там? Как бы он себя здесь вел? Наверное, нашел бы себе занятие. Каруззо обладает сильной волей. Он не такой».

Недели через две Филиппа выписали, и он вернулся в роту.

– Какие люди! Ну наконец-то! – кричал Алексей, распростерши объятия и крепко обнимая Филиппа. – Здесь столько всего у нас поменялось!

Подошел Витя. Он спокойно стоял, дожидаясь, пока Алексей закончит свои яростные похлопывания по спине, которые, казалось, уже становились Филиппу в тягость.

– Ничего не поменялось, – сухо произнес Каруззо с взглядом, в котором читался вопрос: «Чему тут можно радоваться?» В этом хладнокровном взгляде была как будто едва уловимая ирония.

– А ты вообще отойди отсюда! – ревел Алексей, отталкивая Витю рукой. – Товарищ вернулся из изолятора, а тебе хоть бы хны, бровью не поведешь! Ненавижу я вас, интеллигентов, больно много из себя строите! – И Алексей начал корчить гримасы, исполняя импровизированную пародию, которая выглядела немного нелепо.

– Слушай, я как раз хотел задать тебе несколько вопросов, – ни капли не смутившись, обратился Каруззо к Пронину, медленно оглядываясь назад и осторожно озираясь по сторонам. Его майка была на груди немного мокрой от пота – шел парко-хозяйственный день, и все были заняты уборкой. – Как там вообще, в изоляторе? Ходят слухи, что там нельзя протянуть больше недели.

– Там действительно тяжко, – быстро ответил Филипп, засучивая рукава кителя. Он был рад снова видеть приятелей, особенно почему-то Витю. – Но все же не тюрьма!

– Не тюрьма? А ты был в тюрьме? – произнес Витя, вертя в руках рублевую монету и пристально глядя прямо в глаза Филиппу.

Филипп немного смутился. Вопрос поставил его в тупик своей прямотой.

– Нет, не бывал, – ответил он, отводя взгляд.

– А по мне здесь везде, как за решеткой. День за днем нам говорят, что делать и как делать: «Нале-во!», «Напра-во!», «Смир-но!» Сержанты – надзиратели. Территория части обнесена бетонным забором с колючей проволокой. А самое главное, что можно целый день, например, просто стоять столбом, пока не будет команды «Садись». Выйти из казармы самостоятельно нельзя. Курить нельзя.

Филипп не спорил. Он был согласен с Витей, сам думал о том же. Но из его уст это почему-то звучало как нечто новое и удивительное. Каруззо продолжал:

– Тебе письмо пришло.

– Да? От кого? – чуть не захлебываясь от волнения, прошептал Филипп.

– Да откуда ж я знаю, от кого, – резко оборвал его Каруззо.

– Да, извини. Я думал, раз знаешь про письмо, то знаешь и от кого оно.

– Подойди к сержанту, узнай. Сейчас самое время.

– Почему сейчас? – пробормотал Филипп, почти задыхаясь от нетерпения.

– Потом объясню, – и Каруззо невозмутимо отошел в сторону.

Письмо было от А. Н., но прочесть его Пронину удалось только после отбоя. Вот что было в нем написано:

«Дорогой Филя.

Я все-таки решилась написать тебе. Как ты там? Держишься? У нас все по-старому. Очень хочется, чтобы ты поскорее вернулся!

Я слышала от ребят во дворе, что в армии очень тяжело. Когда слушаю их истории, сердце уходит в пятки. Хотя это, скорее всего, выдумки. Но все равно переживаю за тебя.

Помнишь мальчика Ваню, про которого я рассказывала? Он попал в неприятную историю недавно, даже по новостям показывали. Говорят, учительница приставала к нему… ну ты понимаешь… Хотя я не знаю подробностей, и тебе это, наверное, неинтересно.

Каждый день я вспоминаю тот вечер, когда мы стояли с тобой в подъезде перед твоим отъездом. Мне тогда хотелось, чтобы ты остался. Хотелось