Птенчик - Кэтрин Чиджи Страница 22

реже и реже. Отец после смерти мамы там почти не показывался, а меня по воскресеньям больше тянуло поваляться в кровати с книжкой. На вопрос отца Линча, почему меня не видно на службе, я ответила, что хожу на дневное богослужение в часовню при больнице, потому что там все напоминает о маме. До чего же легко далась мне эта ложь!

Я чувствовала, что наша дружба с Эми уже не та, что прежде, и было совестно — еще бы! На самом деле хотелось заявиться к ней в гости, играли бы в “Угадай, кто?” и в “Операцию”, расставили бы девчонок по красоте — так все было бы просто, так привычно. Спорили бы, кто будет Барби, а кто Скиппер, кто рабыня, а кто хозяйка; мне не хватало наших игр, пусть Эми частенько перегибала палку: Рабыня, почисти мне виноградину! — Да, госпожа. — Вот тупица! Вынь косточки, да смотри не помни виноградину! — Слушаюсь, госпожа. — Рабыня, станцуй для меня! На одной ноге! Но сначала поймай мне бабочку! — Слушаюсь и повинуюсь, госпожа. И к миссис Прайс мне идти было не в чем — ни комбинезонов, ни джинсов “Ливайс”, ни блузок с рюшами, как у Мелиссы, Селены и Рэчел. Я обшарила весь свой платяной шкаф, все ящики комода — сплошь детская одежда: кофточки со зверюшками, с пуговицами в форме утят, жесткие сарафаны, штаны на лямках. Любимая блузка не сходилась на груди, а о том, чтобы пойти в школьной форме, не могло быть и речи.

Между двумя футболками был припрятан свернутый платок, который я недавно прижимала к ноге миссис Прайс. Пятна крови стали бурые, цвета сухих листьев. Кому придет в голову такое хранить?

Пока отец был в душе, я пробралась в его комнату. У них с мамой были одинаковые антикварные платяные шкафы — для нашего дома, честно говоря, слишком громоздкие, но маме они запали в душу на одном аукционе, и отец купил. В мамин шкаф мы в последний раз заглядывали, когда выбирали, в чем ее хоронить, — отец Линч сказал, что мы сами почувствуем, когда придет время. Я повернула ключ с кисточкой, дверца отворилась — и вот они, все ее вещи, нетронутые. Сарафан с вишнями. Блузка с кружевным воротником, как у принцессы Дианы. Бархатная юбка, которая жала в талии, но мама все не решалась сдать ее в Общество Святого Викентия де Поля. Это все ты виновата — смеялась она, тыча в меня пальцем. Я слышала мамин голос, чувствовала родной запах. Вешалки закачались под моей рукой. Мама знала бы, что мне искать в магазине “У Джеймса Смита”.

В душе все еще шумела вода, но надо было спешить. Я вытаскивала то одно, то другое, прикладывала к себе, прикидывая, подойдет ли: широковато, длинновато, слишком глубокий вырез. Я уже почти отчаялась, но тут попался голубой с золотом костюм из тафты: шаровары и пиджак с подплечниками. Если шаровары прихватить широким поясом и подвернуть, чтобы видна была золотая подкладка, то сойдет, решила я. Когда я возвращала на место вешалки, то заметила что-то на дне шкафа. Невидимый маркер. Крышка надета не на тот конец, как будто им только что писали, а кончик высох. Раздвинув вешалки, я оглядела внутреннюю стенку шкафа — большую, гладкую, скрытую мраком. Из душа долетало пение отца. Я в спешке затолкала костюм из тафты в школьную сумку, сбегала к себе в комнату, достала из-под кровати лампу черного света. Отец выключил воду, скрипнула дверца душевой кабинки.

Мамины надписи я ему никогда не показывала. Уверяла себя, что он только расстроится, узнав, как она бредила ближе к концу. Но при этом мне казалось, что все эти обрывки — мамины послания, предназначенные мне одной. Тайный код, который расскажет, как стать такой, как она.

Я направила в шкаф луч лампы — и вспыхнули на стене мамины строки.

Она сказала: боюсь — а я ей: нет, не боишься. Не смотри на колесо, смотри вперед, на дорогу. Кто вы? Лепестки любимого папиного шиповника — Rosa Mundi, роза мира. Белые с малиновыми прожилками — или наоборот. Больше ставок нет? Кровь у нее из носа все шла и шла, и это я была виновата, и она твердила, что все из-за меня. Назвали в честь Прекрасной Розамунды, любовницы короля, пусть я не знала, что значит любовница. Элизабет Селина Крив. Превосходный ореховый кап, дамы и господа. Такое не каждый день увидишь. Элизабет Селина Крив. Отойди от обрыва. Раз... два... три... продано! Некого винить, кроме себя. Кто вы? Ах, девочка моя! Родная моя, дорогая!

Едва скрипнула дверь ванной, я спрятала лампу в шкаф, повернула ключ и села на кровать.

— А-а, привет, — сказал отец. От него пахло мылом и одеколоном “Олд спайс”.

— Привет, — отозвалась я. — Хотела тебе сказать: к миссис Прайс меня подвозить не надо.

— Миссис Фан подвезет?

— Эми не пойдет. Я на велосипеде поеду.

— Эми что, заболела?

— Ее не звали.

— Нехорошо.

— Звали только тех, кто помогает миссис Прайс. Вроде как в награду.

— Может, заскочишь потом к Эми?

И я могла бы, запросто могла бы.

— Папа, — сказала я, — я не виновата, что меня миссис Прайс позвала, а ее нет. Если зайду к Эми, она заставит играть в те же малышовые игры, что и сто лет назад. Пора бы ей повзрослеть.

Отец вгляделся в меня, потом сказал:

— Как по мне, я бы тебя с радостью подвез. Лучше бы мне знать, куда ты собираешься.

— Я же к учительнице, ничего со мной страшного не случится.

Отец вздохнул:

— Ну ладно, ладно.

— К ужину вернусь. — Я чмокнула его в щеку. “Олд спайс”, мыло. Виски.

К миссис Прайс я решила ехать длинной дорогой, через парк, мимо общественного туалета. Мама строго-настрого запрещала мне туда заходить одной, но никогда не объясняла почему. Я закрылась в кабинке, сумку повесила на крючок, прибитый к щербатой двери. На стенах были телефонные номера, сердечки с именами, надписи — Ники шлюха; У Мишель мандавошки — и рисунки, непонятные, но явно неприличные. Я сняла свитер и вельветовые брюки, стараясь не возить ими по мокрому бетонному полу. И надела голубой с золотом костюм из тафты.

— Джастина, солнышко, заходи! Выглядишь просто сногсшибательно! Все уже в сборе — идем со мной.

За миссис Прайс тянулся шлейф духов, жасмин и еще что-то сладкое, теплое — наверное, жимолость. Светлые волнистые волосы она собрала в хвостик на макушке и была без макияжа. Глаза ее казались другими, не такими большими и выразительными. Дом выглядел куда современнее нашей старенькой виллы: фактурные потолки с блестками, лампы с янтарными абажурами на разной высоте. Мелисса, Селена и Рэчел сидели в гостиной, расположенной чуть ниже прихожей, и пили из высоких бокалов. Окна выходили на задний дворик: опрятный газон с извилистыми мощеными дорожками, белые кованые стулья и стол, большая альпийская горка, где щетинились кактусы. Держа меня за руку, миссис Прайс провела меня в нишу с диванами, устланную коврами.

— Что будешь пить? — спросила она. — “Светофор”? Лимонад с мороженым? Фанту с вишенкой?

— Лимонад с мороженым, пожалуйста.

И миссис Прайс ушла на кухню.

— Классный у тебя костюмчик. — Мелисса коснулась широкой штанины. — Тебя не узнать.

Их тоже было не узнать: взбитые волосы, глаза подведены, губы чуть тронуты блеском.

Заметив, что все разулись, я тоже скинула туфли. Тафта шуршала при каждом движении, подплечники елозили по узким плечам. На кофейном столике стояли блюда с вафельными рожками, шоколадными хлопьями и помадкой, лежали половинки апельсинов, утыканные