Богова делянка - Луис Бромфилд Страница 10

и дважды из-под самых копыт лошадей выскакивали зазевавшиеся зайцы. Белки весело перекликались, греясь на солнышке, и раз через тропу даже перемахнул олень. Наконец они очутились на вершине невысокого холма, и тут Полковник придержал свою кобылу, и иезуит натянул поводья своей старой лошади, так что оба животных встали рядом. Полковник протянул руку, и священник пожал ее, и вдруг, словно одна и та же мысль одновременно осенила обоих, они потянулись друг к другу и обнялись на французский манер.

— Bon voyage! — сказал Полковник. — Ecris moi des temps en temps[2].

— Bonne chance, — ответил отец Дюшен, и выражение легкой иронии скользнуло по его худому лицу. — Желаю удачи в вашем новом раю.

Затем они поехали в разные стороны, не оглядываясь, сознавая, что никогда больше не увидятся. И еще оба сознавали, что их расставание означает нечто гораздо большее, чем прощание двух друзей. Оба говорили «прости!» жизни, которую в глубине души любили.

Возвращаясь, Полковник отпустил повод, и, когда приехали назад в поселение, Бэль была вся в мыле и тяжело дышала.

Принадлежащий Полковнику участок земли располагался на возвышенности, с одной стороны омываемой речкой, впадавшей в Огайо, с другой — ручьем, впадавшим в озеро Эри. Земля была холмистая, вроде той, что они проезжали этим утром вместе со священником, и, за исключением узкой болотистой полосы вдоль берега ручейка, покрытая лесом, в котором преобладали вековой дуб, клен и ореховое дерево. После того как землемер показал ему приблизительные границы его владений, Полковник велел расседлать лошадей и пешком отправился осматривать землю, дарованную ему Актом Конгресса. Он пошел лесом вверх по течению ручья, в надежде, что исток он берет на его земле — в этом случае он мог бы поставить свой дом у самого источника, — и, пока брел по берегу, ему вдруг показалось странным, что такой ручей протекает по земле, лежащей на водоразделе. Однако, когда, отшагав целую милю, он дошел до истока, загадка объяснилась. Это не был ключ, бьющий из-под земли. Сильный, полноводный поток, вырвавшись на волю, стремительно несся между камнями — одно из чудес этих новых мест, где ручьи и даже целые речки внезапно исчезали с поверхности земли и не одну милю путешествовали по холодным подземным известняковым пещерам, с тем чтобы, проделав долгий путь, столь же внезапно вырваться на поверхность.

Исток, увы, находился не на его земле, и на обратном пути он приблизительно наметил местоположение своего будущего дома. Дом будет стоять на вершине холма, отлого спускающегося к ручью и возвышающегося над всей местностью. Что может быть лучше дома, стоящего на холме, — это дает человеку сознание власти, ощущение независимости и гармонии; кроме того, ничто так не угнетало Полковника — человека терпимого и широкого, — как ограниченность в пространстве. Он стал прямо на ходу сочинять план дома — не бревенчатой времянки, в которой он будет жить вместе со своими людьми до тех пор, пока лес не будет выкорчеван и дорога проложена; нет, того дома, который он выстроит, когда природа будет покорена, и он снова сможет жить так, как подобает джентльмену. Большой белый, широко раскинувшийся дом с пристройками и флигелями, окруженный деревьями и цветниками, для которых рассада будет выписываться с Востока страны и из Европы. И только постепенно он понял, что дом этот был скорее порождением тоски по родине, чем игры воображения, потому что был он как две капли воды похож на большой дом, стоявший на берегу Чесапикского залива в свободном штате Мэриленд.

Уже темнело и снова начало примораживать, когда он увидел за деревьями отблеск костра и вышел на двух своих работников. Один из них, Джед Уилкс, жарил грудинку, а другой, Генри Слоун, готовил ночлег под прикрытием одной из телег. Оба они были сравнительно молоды: один — невысокий, дюжий и румяный, другой — темноволосый, худой и бледный. К Джеду — дюжему молодцу — он был искренне привязан, поскольку Джед родился у него в доме и прожил там всю свою жизнь. Слоуна Полковник нанял в Хейгерстауне, где тот управлял поместьем его двоюродного брата. Слоуну хотелось уехать из Хейгерстауна, поскольку там возможности были ограничены, и поселиться в новых местах.

Эту ночь они проспали под телегами и наутро приступили к валке деревьев на вершине холма. При помощи своего серебряного компаса Полковник наметил в густом слое прелой листвы контур домика, с окнами на восток и на запад, с тем чтобы в него весь день попадало солнце.

День ото дня становилось теплее, и лес вокруг домика разразился пышным цветением — анемоны и маргаритки, лилии, лиловые и желтые фиалки, белые звездочки сангвинарий, и, наконец, среди деревьев стали расцветать кусты кизила, так что казалось, будто чудесные пушистые белые облака застряли и запутались в ветках вековых дубов и буков. Разве не был благословленным край, изобиловавший такой красотой?

Наконец домик был закончен; больше и выше других домиков поселения, он состоял из единственной комнаты с большим очагом, сложенным из камня и глины и поставленным у стены, противоположной двери. В одном конце на самодельных топчанах спали Джед и Генри, в другом — за ситцевой занавеской стояла большая кровать вишневого дерева, которую волы тащили от самого Мэриленда. Пол был земляной и удивительно не гармонировал со стульями, графинами с вином, со столом орехового дерева, заваленным книгами, и большим комодом, в котором хранилось белье, чулки и всевозможные мелкие предметы полковничьего туалета.

Днем они упорно работали, и Полковник действовал топором, не уступая Джеду и Генри. Рубили деревья, уничтожали подлесок, с помощью волов выкорчевывали пни и сваливали их в огромные груды, чтобы сжечь после того, как палящее августовское солнце досуха просушит их. Обязанности кашевара взял на себя Джед, и ели они бобы с грудинкой и дичь, которую стреляли сами; кроме того, они покупали у Уэйлера кукурузную муку, из которой Джед делал тесто и пек в горячей золе лепешки и оладьи.

По вечерам же, когда Джед и Генри укладывались спать, Полковник, усевшись в нарядном халате и ночных туфлях в ореховое кресло за ситцевой занавеской, читал, писал свой дневник и сочинял ласковые, несколько напыщенные письма своей жене Сюзан, которая в далеком Мэриленде дожидалась появления на свет ребенка.

«Моя возлюбленная супруга, — писал он. — Погода не была к нам благосклонна, и сегодня мы мало продвинулись на поприще создания пристойного жилища».

Или:

«Моя драгоценная Сюзан!

Буду весьма признателен, если ты вышлешь мне с нарочным две новые полотняные сорочки и несколько пар простых черных чулок».

И