Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф Страница 6

Но вот граф замечает группу крестьян, которую он разыскивает, и скачет к ней по дороге.

Подъезжает ровно в полдень.

Батраки по знаку графского приказчика разгибают спины и прекращают полку. Обед. Ряды расстраиваются, люди идут на край поля, там их ждут с обедом жены и дети.

Обед носят из деревни в горшках, и на поле все приходят в тот час, когда начинают звонить колокола дальних деревень.

Молодой граф соскакивает с коня, бросает повод откуда-то подвернувшемуся мальчишке, а сам подходит к приказчику и спрашивает:

— Когда же вы, наконец, покончите с этой безделицей?

Граф — тридцатилетний крепкий человек спортивного склада; приказчик — шестидесятипятилетний мрачный старик. Граф — веселый и легкомысленный, старик — сгорбленный и хмурый.

Приказчик отвечает подобострастно:

— Ваше сиятельство, не извольте гневаться, земля больно крепкая, дождя давненько не было, одна только трава и растет. Потому и работа идет туго. Не знаем, управимся ли к субботе, разве что всю ночь проработаем.

Графу это безразлично. Он и спрашивает только затем, чтобы оправдать свой приезд в степь. Он кивает и говорит:

— Что ж, работайте всю ночь.

Приказчик почесывает голову:

— Трудно будет, ваше сиятельство, людей уговорить, сколько ни плати.

Граф смеется, оглядывается и замечает ту, ради которой он сюда прискакал: стройную, высокую, хорошенькую молодицу. Она как раз передает мужу горшок с едой.

2

Молодица тоже бросила взгляд на графа, вспыхнула, кокетливо повела плечами, а потом, прикинувшись, будто не видит его, обернулась к мужу, который уселся на земле, и сказала:

— Ешьте!

— А что ты принесла? — спросил муж.

— Что ж я могла принести?! Похлебку, как и вчера.

Муж отлично знает, что дома нет ничего. Кладовка пуста. Нахмурившись, берет он горшок, ставит его промеж колен, вынимает из веревочной сетки, приподымает крышку и заглядывает внутрь.

Горшок полон коричневой бурды, на поверхности которой плавает застывший жир, тут же прилипающий к оловянной ложке.

Батрак молчит, сказать ему нечего. Тяжкий голод царит сейчас в деревнях. Зима выдалась суровая, а в домах хоть шаром покати, — прошлым летом засуха была, недород. На зиму не запасли ничего, и все по уши в долгах. Сейчас уже начались полевые работы, а поденная плата нищенская: пенгё в день. В каких-нибудь далеких и более счастливых странах батракам было бы даже невдомек, как прожить на такие гроши. А тут приходится еще долги выплачивать. Вот и голодай, как собака. Жену и то выругать нельзя за плохой и скудный обед, она ведь тоже все сносит, не жалуется… А цены на пшеницу упали, и помещики платят вовсе гроши.

Вздохнув, он принимается за похлебку. Радуется даже двум клецкам, обнаруженным в бурде. Жена намешала их из муки, и они плавают в этой темно-коричневой жиже, словно какие-то допотопные моллюски.

Фамилия батрака Киш. Зовут его Яношем. Фамилия у него короткая, а бедность долгая и давняя. Бедность плывет за ним, как на закате тень за человеком.

Скрипнув зубами, он решительно приступает к еде.

Вечно эта похлебка. Утром похлебка, домой придешь — снова похлебка.

— Как подумаю, сколько я за свою жизнь этой бурды выхлебал… — говорит он. — Ведь если слить ее в одну бочку, так — ой, ой, ой! — такой бочки не сыщется, верно, и в подвалах эгерского архиепископа!

Жена не отвечает. Рассеянно, будто ненароком, смотрит туда, где беседует с народом молодой граф.

Батраки садятся вразброс. Кто тут, кто там. Каждый старается загородить горшок, что ему принесли. Жалкая еда, хвалиться нечем. Все склоняются над глиняными горшками и хлебают коричневую жижу.

— Воды принесла? — спрашивает Янош Киш.

— Нет.

— А почему?

— Да ведь вы же утром взяли с собой.

— Я только один литр взял. Вся уже вышла.

— А зачем выпили всю?

— Зачем выпил? Что ж, мне и воду теперь экономить?

Жена призадумалась.

— Ладно, пойду, принесу.

Молодица вытаскивает из сумы литровую бутылку. В суме нет ничего, кроме ломтика хлеба. Она вынимает его и отдает мужу.

— Ешьте.

— Есть?.. А съем, тогда что останется?

— Не помирать же вам с голоду?

— Не помирать с голоду!.. Это бабе легко говорить… Видно, что в солдатах не была… Когда я в армии служил, так того, кто съедал последнюю банку консервов, подвешивали… А во время войны так и расстреливали… Последний ломоть хлеба есть нельзя. На этой графской земле еще и худший голод может случиться…

Жена не отвечает. С бутылкой в руке идет она к колодцу.

Муж и не глядит ей вслед, — он медленно, очень медленно хлебает суп.

Колодец поодаль. У самого свекловичного поля начинается огромное пастбище на десять тысяч хольдов. На краю пастбища и стоит колодец. Прежде и свекловичное поле было пастбищем, но потом его запахали. Потому колодец и оказался с краю.

Молодая женщина идет, идет торопливо, юбка ее развевается на ветру.

Граф смотрит ей вслед, покуда она не исчезает вдали.

Вдруг он говорит:

— Надо мне коня напоить… В том колодце есть вода?

Старик-приказчик долго молчит и, наконец, отвечает:

— Есть, ваше сиятельство. В колодце вода еще не перевелась.

— Ну, я поеду, напою коня.

Он вскакивает на коня. На коне нарядное желтое седло, на молодом графе — изящные замшевые бриджи. И хорош же он был, когда поскакал к колодцу поить своего коня!

3

Только молодица успела вытянуть ведро, как подъехал граф. Увидев его, она испугалась.

— Вода в колодце есть? — спросил молодой человек.

— Есть, ваше сиятельство, есть, — ответила она.

— Ну, тогда я коня напою.

Он соскочил с лошади и подвел ее к колодцу.

Молодушка забыла наполнить бутылку. Стараясь угодить графу, она вылила всю воду в колоду, но колода была большая и рассохшаяся — одного ведра не хватило.

Она снова опустила ведро в колодец, опять вытянула. И так три раза подряд.

Конь погрузил морду в воду, потянул ее немного, но пить не стал — должно быть, не хотелось ему.

Жена Киша засмеялась.

— А конь-то, видно, не хочет пить.

— Зато я хочу, — сказал граф.

Молодая женщина тут же молча опустила ведро в колодец и, когда оно наполнилось до краев, бережно вытянула его. Налила воды в бутылку, выплеснула немножко обратно в колодец и протянула бутылку графу.

Но тот, глядя на женщину горящими глазами, проговорил:

— А я ведь не воды хочу.

— А чего же вы хотите, ваше сиятельство?

— Поцелуя.

Она глянула на него лукаво, так, как смотрят только молодые, хорошенькие женщины.

— От такой жажды, ваше сиятельство, еще никто не помирал.

— А я и не собираюсь помирать. Он ближе подступил к молодице.

Та залилась румянцем до