Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф Страница 19

Может, его постигла большая беда, какая-нибудь неожиданная физическая или душевная боль? К такого рабочего вида людям легче пристают всяческие беды, чем к другим. А может, он потерял пенгё? Очевидно, он чувствительнее к подобным вещам, чем другие. Это дело сугубо индивидуальное: иным, чтобы заплакать, надо потерять сто тысяч пенгё, да и тогда они столь сдержанны, что бегут за границу, где их никто не увидит…

А может быть, он плачет совсем по другой причине? И никакой особой беды не стряслось, просто пустяк, ничего не значащий сам по себе, который, однако, заставил вдруг человека осознать все свое положение, свое место в жизни и обществе. Да, возможно, что этот человек сейчас плачет как бы обобщенно, из принципа. Может, кто-то спросил его: как поживаете? — это напомнило ему о его положении, и он заплакал. Представилось детство, настоящее и будущее, перспективы… Возможно, он спохватился вдруг, что стукнуло уже все сорок, а ему еще никогда в жизни не было хорошо. Может, хотел припомнить, да не мог, когда и чему он в последний раз радовался. По нему нельзя определить, безработный он или «из приличных», имеет ли постоянный доход, обеспечивающий ему систематический ночлег и тарелку супу в день. Нельзя определить также, известно ли ему, что в скором времени создадут представительства, которые будут защищать его справедливые интересы, без того, конечно, чтобы ущемлять тоже «справедливые» интересы картелей. На первый взгляд он кажется одиноким и полным горечи. Опущенная на ладони голова судорожно подергивается, голос тих, тонок и жалобен, как у ребенка. Над плачущим человеком башней высятся этажи. Магазины, конторы, спальни, столовые, кабинеты, гостиные и всяческие подсобные помещения. Антенны, телеграфные провода, волны эфира, гул отдаленных самолетов, — все смешалось над ним. Миллионы слов, миллионы дел, миллионы параграфов. Богатый беспорядок жизни и богатый порядок закона. Через несколько часов настанет вечер, и тогда мир над ним засверкает. Всегда и все только над ним.

Почему плачет этот человек?

Перевод И. Миронец.

Миклош Радноти

НЕ ЗНАЮ…

Не знаю, что другие подумают о том,

А для меня отчизна — объятая огнем

Страна, где с колыбели вся жизнь моя прошла,

Я из нее родился, как ветка из ствола,

И здесь мой прах, надеюсь, смешается с землей.

Здесь дома я. И если однажды предо мной

Склонится куст, я знаю, как звать его. И тут

Знакомы все дороги, все, кто по ним идут.

Здесь все я понимаю и слышится порой,

Как истекают стены кирпичною тоской,

А летчик с самолета все видит, как на карте,

И разве он узнает жилище Вёрёшмарти!

Что видит он? Казармы, заводы близ дорог.

А я — жучка, корову и ладный хуторок.

Лишь фабрики и пашни он видит в окуляры.

Я вижу, как за плугом идет крестьянин старый,

И лес, и сад поющий, и виноград, и мост,

И матерей, пришедших поплакать на погост,

Я вижу эти рельсы — они объект бомбежки —

И сторожа, который стоит перед сторожкой,

Его флажок, детишек, бредущих по степи,

А во дворе завода — овчарку на цепи;

И тень любовной страсти среди густых садов,

Где привкус поцелуя брусничен и медов.

А по дороге в школу я наступил на камень,

Чтоб этот день вовеки в забвение не канул.

Вот этот камень. Сверху его не отыскать,

И нет таких приборов, чтоб было всё видать.

Грешили мы. Грешили другие племена.

И знаем мы, какая и в чем у нас вина.

Но здесь живут поэты, работники, и рядом —

Невинные младенцы, в них созревает разум,

Он светит нам, хранит нас, забившихся в подвал.

Покуда мир в отчизне еще не воссиял,

Он скажет свежим словом, когда настанет час…

Ты, облако ночное, прикрой крылами нас!..

Перевод Д. Самойлова.

Бела Иллеш

ОБРЕТЕНИЕ РОДИНЫ

(Отрывки)

Подполковник Шандор Чабаи до тринадцатого октября 1944 года командовал отдельным горно-стрелковым батальоном. Тринадцатого октября его произвели в полковники, и в тот же день Бела Дальноки-Миклош поручил ему командование сводным егерским полком, придав два усиленных, стоявших перед тем в резерве, пехотных батальона. Один из них понес большие потери при бегстве от Надворной к южным склонам Карпат и был теперь едва ли больше роты. Другой, тоже потерявший в Галиции немало крови, получил пополнение в конце сентября. В него влились две новые роты, состоявшие в основном из солдат из окрестностей Печа. Таким образом, к моменту перехода под командование Чабаи этот батальон насчитывал шестьсот с лишним штыков, более четырехсот из которых находились в руках бывших шахтеров.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –

Шандор Чабаи был единственным командиром полка, который после салашистского путча сохранил верность Хорти. Верным павшему правителю Венгрии он остался из благодарности за свое служебное продвижение и еще потому, что ненавидел немцев, чей язык он не мог выучить и которые в мае 1944 года ограбили его находившийся в Дендеше винный погреб.

Явившегося к нему лейтенанта Пала Кешерю, который попросил направить его к командиру дивизии с письмом от Белы Миклоша, полковник Чабаи задержал у себя на обед. За столом он сообщил Кешерю, что их дивизионный командир (один из самых верных людей Хорти) уже присягнул на верность Салаши. Стоит лейтенанту явиться к нему с письмом от Белы Миклоша, его тотчас же арестуют и учинят расправу или выдадут немцам. Чабаи сразу же написал рапорт Беле Миклошу. Впервые за свою жизнь нарушил он служебный устав, обращаясь через голову прямого начальника непосредственно к вышестоящему командиру. Он докладывал непосредственно Беле Миклошу, что он, полковник Шандор Чабаи, после того, как произведет необходимую подготовку, согласен выступить против немцев. С этим рапортом он отослал Пала Кешерю обратно к русским, поручив одному из верных ему сержантов помочь лейтенанту