Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф Страница 17

— Смотрите, этот ребенок тоже ранен! — произнес чей-то задыхающийся голос за спиной Балинта. Мальчик обернулся, но не сразу сообразил, что речь идет о его перевязанной руке, когда же он, наконец, понял, отвечать было уже поздно, человек с одышкой отстал. Канарейка некоторое время сопровождала стремительно двигавшуюся толпу. Часто взмахивая крыльями, она все более низкими зигзагами летала над головами людей, но натолкнувшись на крики, доносившиеся с проспекта Андраши, вдруг резко повернула, взмыла ввысь и стремительно понеслась обратно. Вскоре она исчезла над крышами домов подобно хрупкому, теплому символу свободы, оставившему после себя только яркие солнечные блики.

— Улетела, маленькая глупышка, — сказал кто-то с сожалением в голосе и на мгновение оглянулся на бегу. У впадения улицы в проспект Андраши, всего в нескольких шагах от перекрестка, на мостовой стояла угольная повозка. Балинт не помнил, чтобы он ее видел, когда свернул сюда. Проспект в том месте, где они на него вышли, был сейчас почти пуст. То тут, то там на асфальте распластались неподвижные человеческие тела, на мостовой метался из стороны в сторону оседланный серый в яблоках конь без седока. В направлении площади Октогон было видно несколько бегущих людей. У внутреннего ряда деревьев возле самого тротуара, спиной к угольной повозке рядом со скамейкой стоял полицейский, выпрямлявший на спинке скамейки погнувшуюся шашку.

Оченаш посмотрел на него и побледнел от гнева. Рядом громко выругался какой-то высокий худой мужчина. Полицейский обернулся. Кусок угля, пущенный в него, попал ему прямо в лоб.

— Осторожно, — сказал кто-то, — у нас нет оружия.

— Ну и что?

— Пусть уж сдохнем!

Услышав крик боли, изданный полицейским, которого кусок угля ударил по носу, группа пеших полицейских двинулась бегом от площади Кёрёнд. Одиноко стоявший полицейский упал под обрушившимся на него градом угля, кто-то наступил ему на голову.

Балинт набивал все карманы кусками угля.

— Хорошо, венгры, не сдавайтесь! — произнес за его спиной голос, показавшийся знакомым.

Мальчик посмотрел на смуглое скуластое лицо с густыми короткими усиками и бодро сверкающими черными глазами. И сразу же узнал его.

— Господин Браник! — закричал он.

— А ты откуда меня знаешь?

— Из концлагеря, из Киштарча, — ответил мальчик.

— Что-то я тебя не припоминаю.

Отряд полицейских был уже в ста шагах от перекрестка, здесь он приостановился, только один продолжал бежать, отделившись от общей массы.

— Я был в конторе, когда вас били, господин Браник, — сказал мальчик. — Полицейский капитан, тот, что допрашивал, ударил вас по лицу, а два полицая держали сзади за руки. Я сидел на подоконнике, вы меня не видели.

— Так оно было, — кивнул мужчина.

Балинт продолжал собирать уголь.

— А вашу фамилию я запомнил, потому что у нас на заводе был служащий, его тоже звали Браник. Он живет около нас, в Киштарче, я его хорошо знаю.

Отряд полицейских, тем временем снова двинувшийся вперед, встретил такой ливень угля, что он укрылся за деревьями.

— Ты чем кидаешься? — задыхаясь спросил Балинт у Оченаша.

Тот, усмехаясь, показал открытую ладонь, полную гвоздей для подков.

— Где ты это взял? — удивленно спросил мальчик.

Парень ударил себя по туго набитому карману.

— Со склада достаю, — ответил он, оскалив зубы.

Как раз перед ними один из полицейских пошатнулся, закричал и рухнул на спину. Возница-угольщик быстро отпряг лошадей и отвел в соседние ворота. А повозку поставили на мостовой посреди улицы, чтобы к ней могло подойти как можно больше народу.

— Неправильно бросаешь, — сказал Браник Балинту, который стоял рядом с ним и непрерывно кидал один кусок угля за другим. — Работать нужно спокойно, целеустремленно, будто играешь в шарики дома, под присмотром мамаши. Война — это то же, что работа: если ее вести без знания дела, толку не будет. Выбери одного полицая, которому хочешь выразить свое почтение, подпусти как можно ближе, так, чтобы у тебя поджилки начали трястись, и тогда уж звездани его, браток, тяжелым куском, да так, чтобы он и мать родную позабыл!

— А если промахнусь? — спросил Балинт, тяжело дыша, — тогда ведь он меня подцепит на свою шашку.

Браник посмотрел на мальчика, разглаживая большим и указательным пальцами свои густые, короткие усы.

— Нельзя промахиваться, — сказал он, и его маленькие карие глаза сверкнули, будто бы смеясь.

— Ну а все-таки?

Лицо молодого рабочего нахмурилось.

— Нельзя!

Шагах в тридцати-сорока от перекрестка полицейские образовали полукруг. Некоторые из них возились со своими шашками, другие вытирали лица, поправляли кивера. По-видимому, они ждали команды.

— А если я все-таки промахнусь? — упрямо повторил Балинт. Браник вновь посмотрел на него.

— Тогда придется расплачиваться, братишка, — сказал он жестко, — но имей в виду, пролетарию за все приходится платить двойную цену.

— Это я уже знаю, — ответил мальчик.

Браник так внимательно следил за противником и так точно целился, что даже на расстоянии тридцати шагов попал в ухо полицейскому, который как раз в этот момент повернулся, чтобы сказать что-то одному из своих товарищей. Со стороны площади Кёрёнд медленно приближался отряд конной полиции.

— Надо отступать, братишка! — сказал Браник и, выпрямившись, повел широкими плечами. — Бегство — дело позорное, но полезное, а пролетарий должен делать только то, что полезно, и не тратить силы на другое. Ну что ж, помолимся, товарищи, в последний раз, — сказал он окружающим, непрерывно метавшим уголь, — потом будем сматывать удочки, пока не поздно.

Взгляд Балинта упал на стоявшего рядом с ним худого морщинистого человека: из моргающих глаз которого катились слезы. Плакали и другие, некоторые гневно ругались. Кондуктор трамвайной компании, изо рта и от платья которого крепко попахивало чесноком, что он ел на завтрак, выкрикивал что-то непонятное.

Когда полицейские заметили, что толпа, увидев конный отряд, побежала, они выхватили шашки и кинулись в погоню. Пробежав несколько минут, Оченаш схватил Балинта за руку и втолкнул в какой-то подъезд. Несколько человек прыгнуло туда вместе с ними. Они закрыли дверь и поднялись на второй этаж.

— Через пятнадцать-двадцать минут по одному смоемся, — сказал Браник, который тоже был вместе с ними. — Слева на ближайшем углу будем поджидать друг друга, если удастся.

— Ты с ума сошел? — спросил бледный небритый официант в очках. — Хочешь еще продолжать этот цирк?

Браник посмотрел ему в глаза.

— Да, продолжать!

— Против броневиков… голыми руками?

Браник пощипывал усы.

— Не голыми руками, а умом!

— Ну, это уже без меня, — сказал очкастый. — Меня вы больше в это дело не затащите.

На мгновение наступила тишина.

— Есть люди, — тихо сказал Браник, — которым плюнут в лицо, а они утрутся и как ни в чем ни бывало пойдут дальше.