Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков Страница 33

стран в Германии XIX–XX вв. (по крайней мере начала ХХ в.) это неприятное качество имело значительное распространение. Помимо указанной причины грубость, безапелляционность порождали сознание всесилия приказов и распоряжений государственной бюрократии, это сознание переходило всякие разумные границы. Гельпах указывал, что, по сравнению с мягкой обходительностью австрийцев (по крайней мере, жителей Вены), вежливостью поляков, любезностью и приветливостью русских, куртуазностью и политесом французов, грубость немцев отчетливо выделялась и не способствовала симпатии по отношению к ним. «Мы, – писал Гельпах, – утешаем себя мыслью, что, когда немец вежлив, он врет»[216].

Упрямство, своенравие – эти качества Гельпах отделял от непреклонности, упорства, консерватизма. Последнее качество немцам вовсе не присуще. Консерватизм, непреклонность характера могут быть очень неудобны, однако этим качествам часто сопутствует благородство, часто они свойственны властным натурам. В целом консерватизм более присущ англичанам; среди немцев такого рода консерватизм, указывал Гельпах, более всего свойствен нижним саксонцам, которые ближе всего англичанам. У швабов же это свойство вылилось в неистовое упрямство. Гельпах приводил анекдот о швабах, о которых говорят, что каждое предложение у них начинается с «нет» и заканчивается «да»[217].

По Гельпаху, упрямство – очень широко распространенное качество немецкой натуры, немец вполне способен ответить неожиданной грубостью на вежливую просьбу, безобидное требование, разумное предложение. Особенно выделяется это качество у швабов, баварцев, гессенцев, рейнских немцев. У тюрингцев, саксонцев, у жителей Померании и Гольштейна это качество кажется неявным благодаря их немногословию. Более благополучная картина имеет место на немецком северо-западе, особенно в ганзейских городах. Гельпах отмечал, что это справедливо и для того времени, когда писалась его цитируемая книга (1954). Со временем, разумеется, местные особенности все более устраняются, но не исчезают вовсе, хотя крайне сложно ответить на вопрос, какие региональные особенности вошли в национальный характер и являются ли различия между баварцами, саксонцами, швабами более значительными, чем между англичанами, валлийцами, ирландцами или между испанцами, басками, каталонцами[218]. Несмотря на существенные региональные различия, Германия является, пожалуй, единственной европейской страной, не имеющей (нынешнее разделение на Ossi и Wessi безусловно – временное) и никогда не имевшей региональной проблемы, связанной с неодинаковым экономическим развитием, которое, как известно, влечет за собой и прочие различия: например, в Италии север и юг больше отличаются друг от друга, чем некоторые европейские страны. Нельзя, однако, представлять немецкий характер и политическую культуру как что-то совершенно однородное. Для поведения немецкого населения северо-запада и запада была типична склонность к самостоятельности, коммунальному самоуправлению, не апологетическая оценка окружающей действительности. Немецкому юго-западу и югу, напротив, были присущи замкнутость, традиционность, неприятие каких бы то ни было новшеств, ориентация на собственные обычаи и ценности. Восточные и юго-восточные немецкие земли сложились на основе пограничных округов (марок) и там, во враждебном окружении, превыше всего ценились военные добродетели: дисциплина, послушание, иерархия, исполнительность.

Кроме региональных в эпоху бидермайера сформировались и иные субкультуры (Milieus): местные, конфессиональные, аристократические, бюргерские и пролетарские. К примеру, кельнско-католическая среда, в которой вырос Аденауэр – это совершенно иной мир, отделенный огромной дистанцией, к примеру, от прусско-протестантского, который так живописал Теодор Фонтане в своем «Штехлине». Эта среда и после Второй мировой войны продолжала играть огромную роль: трудно себе представить Генриха Белля вне католического Рейнлянда, Гюнтера Грасса – без окруженного кашубскими деревнями Данцига… В Германии не было общенационального писателя как Диккенс, Толстой или Бальзак. Только в негативном немцы нашли общий знаменатель – в «Верноподданном» Генриха Манна – острой (кажется, не справедливой) сатире на немецко-прусское наследие… Факт тот, что общенациональной среды в Германии не было. Конфессия не связывала в единое целое, как в Ирландии или Польше, а, напротив, разделяла. Какой-либо общей гражданской культуры, как в западных странах, в Германии также не было. Даже бесспорной столицы не было. Берлин стал столицей слишком поздно. В 1848 г. Франкфурт-на-Майне принял общенациональный парламент. Вена была оттеснена от претензий на роль столицы только после 1866 г.[219]

Парадоксальные и странные выверты мелкотравчатой немецкой государственности породили и такой необычный для Германии феномен: довольно высокоразвитую либеральную традицию в Бадене и Вюртемберге. Даже англичане, гордые своей демократической традицией, признавали это. Так, в 1800 г. английский политик Джеймс Фокс писал, что помимо Англии единственной страной Европы, обладающей конституцией (имеется в виду не формально зафиксированная конституция, которой в Англии, как известно, нет, а действительно конституционный строй политической жизни), является Вюртемберг[220]. На фоне баварской монархической привязанности и прусской авторитарной традиции либеральная традиция в Бадене и Вюртемберге связана с влиянием Великой французской революции, убеждениями монарха, а также с намеренным культивированием антипрусских ценностей.

Соответственно этим огромным региональным и иным различиям, и грубость не может рассматриваться как некое общее немецкое качество, хотя Гельпах отмечал в упомянутой книге, что во времена моды на обмен студентами французские студенты жаловались, что с немецкими студентами очень трудно устроить настоящую дискуссию, ибо они избегают намеченных к обсуждению проблем и начинают искать, что им не подходит, отзываются резко уничижительно обо всем. «Сведущие люди, – писал Гельпах, – знают, что легче общаться с простым французским рабочим, крестьянином, неграмотным итальянцем или испанцем, чем с „образованным“ немцем, который всегда занимает уклончивую позицию и стремится задеть партнера уничижительной бестактностью. Ни одно извинение у нас так не распространено, как „извините, я совсем не то имел в виду“»[221].

По мнению Гельпаха, рассматриваемое качество немецкого характера является одной из причин недоверия других народов к немцам, которые не обладают никакой «надежной» чертой своего существа, на которую можно положиться, напротив, эти качества вызывают опасения[222].

Мечтательность; о ней Гельпах писал, что удивительным явлением немецкого национального характера является противоречие между мечтательностью, сентиментальностью, чувствительностью, с одной стороны, и усердной основательностью, крикливой безоглядной жестокостью и грубостью, с другой стороны. Великие пионеры немецкой промышленности Вернер Сименс и Альфред Крупп были не в состоянии высказать своим служащим возражение или упрек в спокойной форме[223]. Гельпах полагал, что грубость являла собой своеобразный переходный момент к немецкой романтике, которая была определяющим фактором духовного развития Германии в первой половине XIX в.

Во всех сферах жизни немцев образцы толерантного отношения к инакомыслию, терпимость были исключены из обращения. Американский историк Фриц Штерн писал, что «немецкий иллиберализм был своего рода проявлением гражданской незрелости. Эта незрелость была частью исторического развития Германии. Немецкий народ не совершил успешной революции, он никогда не имел опыта умения „окоротить“ начальство. В Германии революции происходили сверху, изменения производили либо династии, либо бюрократия». В. Зауэр отмечал, что, «в отличие от французов, немцы от Бисмарка до Аденауэра всегда в политике имели отца; кажется, и