Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков Страница 32

чувство долга, исполнительность подданных и тому подобные добродетели в таких условиях ценились выше свободы, индивидуализма, свойственных более англосаксонскому протестантизму, который является прародителем современной демократии и парламентаризма. Гегелевская философия государства стала в немецкой политической традиции почти неоспоримой, эта философия была присуща в определенном смысле и российской политической философии с ее традицией авторитаризма. Большевистское понимание государства развивалось от Гегеля, Маркса, Ленина, Сталина и соответствовало российской традиции большой роли государства. Совершенно иную политическую традицию и культуру представляли, к примеру, итальянцы в 20–30-е гг.: Муссолини отвергал какую-либо «философию государства», он просто стремился к тому, чтобы Италию уважали, чтобы она была могущественной, чтобы ею хорошо правили, чтобы итальянцев перестали презирать за границей.

Упомянутая немецкая основательность во многом способствовала беспрецедентному прогрессу Германии во всех сферах в XIX в. К концу века немецкий народ обладал одним из самых сильных государств в Европе, а ведь еще недавно он был бесконечно далек от этого; у него была самая надежная армия в мире, во главе которой стоял прекрасно организованный Генеральный штаб, который внушал ужас врагам; немцы располагали динамичной и весьма эффективной экономикой, превосходно организованной почтой, государственными железными дорогами, прилежным и неподкупным чиновничьим корпусом, великолепной системой народного образования, поэтому иностранцы стремились многое перенять, особенно это относится к русским.

Любовь к порядку – это, безусловно, черта, присущая немцам в значительно большей степени, чем другим европейским народам. Вилли Гельпах писал, что австрийцы в 1900 г. были поражены порядком на похоронах Вильгельма Либкнехта: стройность и четкость церемонии смахивала на военный парад[208]. Или другой известный знаток немецкого характера Вильгельм Шубарт писал, что знавал высокообразованных немцев, которые составляли для своих детей письменные указания о порядке и правилах детских игр, чтобы дети «могли придерживаться хоть какого-нибудь распорядка»[209]. Немецкие домохозяйки заводят картотеки, в которые вносят размеры воротничков, обуви, перчаток членов семьи, чтобы не попасть впросак при вопросе продавца. Примерами необыкновенной приверженности немцев к порядку, рутине можно заполнить тома. Соответственно, столь же полным было чувство отвращения к беспорядку, анархии. Еще Гёте признавал, что скорее потерпит несправедливость, чем беспорядок. Отсюда – весьма значительный авторитет власти и ее неоспоримый приоритет. Ленин после напрасных ожиданий пролетарской революции в Германии с сарказмом сказал, что немецкой революции не будет, ибо там революции запрещены полицией. Ноябрьская революция 1918 г. не в счет, ибо она не была социальной революцией в строгом смысле слова, скорее простой сменой политических декораций под влиянием неожиданного поражения в войне. Социальные структуры немецкого общества и его идентичность не были сколь либо значительно затронуты.

Ученые-психоаналитики, исследуя такое свойство человеческого характера, как преклонение перед авторитетом, пришли к некоторым любопытным выводам. Личность, склонная к преклонению перед авторитетом, является садомазохистской, она восхищается авторитетом, безусловно подчиняется ему, но одновременно сама желает иметь авторитет и повелевать. Один из последователей Зигмунда Фрейда, Эрих Фромм, полагал, что «для огромной части низов среднего класса Германии и других европейских стран садомазохистский характер является типичным, именно в характере этого типа нашла живой отклик идеология нацизма»[210]. В самом деле, в нацистской системе иерархическая организация и безусловное подчинение играли главную роль в обществе и государстве. Политическая ответственность в этой системе была направлена не на нижестоящих (как в демократии), а наоборот, то есть имела место ориентация не на общественное мнение, а на мнение начальника, действия которого контролировались только другими начальниками.

Любовь к порядку можно также интерпретировать как склонность к дисциплине, об этом немецком свойстве Эрнест Ренан писал после франко-прусской войны: «Победа Германии в 1870 г. – это победа дисциплинированных людей над людьми, не знающими что такое дисциплина, людей благочестивых, тщательных, внимательных, методичных, над людьми, которые таковыми не являются»[211]. В самом деле, немецкие войска во Франции отличались дисциплинированностью, выдержкой и трезвомыслием. Сами французы вынуждены были признать, что проявляемое немцами понимание при проведении реквизиций, их дисциплина и аккуратность разительно отличались от толп пьяных мародеров, которым уподобились французские войска. Французские войска вели себя так, как европейские армии 400 лет назад – грабили, насиловали, пьянствовали. Ни Тюренн, ни Мальборо, ни Мориц Саксонский, ни Веллингтон не усматривали бы в этом ничего странного. Но при наличии штаба и функционирующего как подобает войскового подвоза у Мольтке для такого поведения не было причин, и впервые в мировой истории удалось его избежать. Ко всему прочему немецкие войска состояли не из изнуренных тяжелой сверхсрочной службой лиц, а из резервистов, совсем недавно распрощавшихся с мирной жизнью, не успевших забыть ее нормы[212].

Соотечественник Ренана Андре Лихтенберже писал, что склонность к субординации, к товариществу во всех его видах – врожденная у всех немцев. Немец подчиняется дисциплине без «принуждения, он делает это охотно. Инстинкт дисциплины, – указывал Лихтенберже, – очень силен в Германии и ведет к консервативному настроению всей нации. Индивидуальная мысль в Германии очень смела, она не отступает ни перед какой проблемой и все свободно подвергает исследованию. Но в окончательном результате она отвергает крайние решения»[213]. Легко предположить, что внимание французов именно к названным немецким качествам было обусловлено отсутствием оных у них самих. Например, в романских странах в профсоюзном движении доминировал анархо-синдикализм с его организационной беспомощностью и деструктивностью в отличие от Германии, где профсоюзы находились под строгой опекой социал-демократии. Причинами господства анархо-синдикализма в романских странах были не какое-то особое свойство структуры рабочего движения, а качества национального характера, невозможность организовать профсоюзное движение с дисциплиной, ответственностью, иерархией, четкостью.

Немецкая любовь к порядку оборачивалась отвращением к конфликтам, внутрипартийным разногласиям или оппозиционной борьбе, которая рассматривалась как признак слабости организации, несовершенство организации. Отсюда, как справедливо считал Курт Зонтеймер, «постоянный интерес немцев к социальным утопиям, к проектам обществ, которые не знают конфликтов и борьбы мнений, так как являются едиными»[214].

Грубость; об этом качестве немецкого характера Вилли Гельпах высказывал на первый взгляд парадоксальное суждение, что проявления невежливости, невоспитанности, грубости зависят от степени внешней несвободы, подчиненности человека. Гельпах указывал на то, что общеизвестно, насколько подчеркнуто грубо ведет себя в господских семьях старая прислуга, верность и преданность которой находятся вне всяких сомнений. Да и у военных всего мира грубость по отношению к нижестоящим является компенсацией полного подчинения по отношению к вышестоящему. Пролетарий в социалистическом движении необходимым образом также занимал подчиненное положение и, соответственно, он был угрюмым, мрачным, дерзким, хамским типом, с которым трудно вести разумный диалог. Вилли Гельпах, однако, справедливо отмечал, что с ростом благосостояния народа, уменьшением эксплуатации простой человек становится обходительней, вежливей, внимательней к другим, цивилизованней[215].

В отличие от других