12 апостолов блокадного неба - Марина Викторовна Линник Страница 11

Генриха, у которого душа ушла в пятки от тяжелого взгляда гостя. Не дожидаясь ответа коменданта, офицер неспешно пошел к загону, по периметру которого уже выстроились, словно сошедшие с обложки модного журнала, высокие, со светлыми короткострижеными волосами и небесного цвета глазами солдаты. Они с презрением и одновременно с любопытством смотрели на измученных пленников, сбившихся в одну большую кучу. Что и говорить: немецкие воины резко диссонировали с военнопленными.

И если бы задумка министра Йозефа Геббельса сработала, то уже через пару дней мир бы увидел пропагандистский фильм о врожденной низости людей неарийской крови, дерущихся и убивающих друг друга из-за еды. Для немецких солдат, с которых наши героически сражающиеся воины уже успели сбить спесь, эта кинолента должна была стать поучительным материалом, рассказывающим о том, что у них не должно оставаться места для жалости к такому отребью, потому что противник – не человек.

Выстроенные вдоль загона солдаты, кинооператоры и прежде всего начальство предвкушали удовольствие от зрелища.

– Можно начинать? – услужливо осведомился комендант у надменного офицера.

– Да, давайте, – махнул он перчаткой, брезгливо поморщившись, – не до вечера же тут торчать среди вони и грязи.

Оберштурмфюрер СС Генрих Вальтер кивнул Карлу Бергу, и тот без промедлений передал приказ солдату. Спустя мгновение к загону пленных подъехал грузовик. Подбежавшие охранники открыли грузовой отсек, и… все присутствующие внезапно уловили зовущий аромат свежеиспеченного хлеба, наполнивший воздух. Даже сытые арийцы невольно сглотнули от искушения, ибо этот обволакивающий аромат пьянил их. Он манил и дразнил каждого, кто был рядом…

– Скорее бросайте хлеб этому зверью! – теряя терпение, произнес группенфюрер, вспомнив о горьком пиве, привезенном для него лично из Фрисландии, которое подавали ему вчера на ужин с фламандским тушеным мясом. – Чего вы тянете? Эй, вы! Включайте камеры! Работать! Живо!

Один из охранников, взяв булку, швырнул ее в середину загона. Стоявшие по краям люди во все глаза смотрели на реакцию отчаявшихся. Тяжелая, давящая тишина зазвенела в воздухе, нарушаемая лишь звуками работающих камер. Все боялись не только пошевелиться, но и даже дышать. Собравшиеся «представители высшей расы» в предвкушении кровавого зрелища приготовились фиксировать каждый кадр жестокой бойни между бывшими товарищами по оружию. И тут… произошло такое, отчего даже самым прожженным циникам стало не по себе.

Отделившись от кучки людей, юный член группы подошел к лежавшему на земле хлебу. Опустившись на колени, он бережно взял его и, что‑то шепча, трижды коснулся губами буханки, как будто поклоняясь ей. Затем, поднявшись, исхудавший юноша с трепетом понес драгоценность к ожидавшим его товарищам. Он нес булку с таким благоговением, словно это была святыня. И действительно, для людей, которые находились на чужбине в нечеловеческих условиях, теплый свежеиспеченный каравай стал святая святых.

Подойдя к старейшему из узбеков, юноша с поклоном передал хлеб и отошел в сторону. В мертвой тишине немецкие солдаты наблюдали, как военнопленные, не сговариваясь, расселись в круг и, сложив ноги по-восточному, начали передавать по цепочке крошечные кусочки хлеба. Каждый, получивший свою долю, сперва грел о него замерзшие руки и лишь потом, закрыв глаза от удовольствия, неторопливо съедал его. А после странной трапезы по загону пронеслось таинственное: «Альхамдулиллах!»[16]

Это был полный провал и крушение надежд фашистского руководства, оказавшегося неспособным осознать величие душ людей другой, неарийской, расы… Гитлеровцы, обуянные яростью поражения, захлебывались в горьком разочаровании. Злоба, словно ядовитый плющ, обвивала их уязвленное самолюбие и раздутое высокомерие, требуя кровавой сатисфакции.

– Это еще что такое? – побагровев, сквозь зубы произнес группенфюрер СА Вернер Вехтер, щеки которого залила краска. – Я спрашиваю вас: ЧТО ЭТО ТАКОЕ? Где обещанная бойня? Где накал страстей? Почему эти твари не рвут друг друга на части? Посмотрите на них! Это же ЗВЕРИ, а не люди! А зверям несвойственно ТАКОЕ… благородное поведение! Что я покажу моему начальству, которое возложило на киноленту столько надежд? Вы разочаровали меня!

Бросив злобный взгляд на коменданта лагеря и стоящего тут же унтерштурмфюрера СС Карла Петера Берга, герр Вехтер зашагал к своей машине. Он был вне себя от злости. «Как такое возможно? – спрашивал он себя. – Кто бы мог подумать, что генетические уроды повлияют на планы Третьего рейха? В чем дело? Вероятно, их поступок – это результат халатности оберштурмфюрера или его заместителя. По всей видимости, они не уследили, и пленные имели возможность хорошо питаться. Или… те нелюди обладают теми качествами, о которых мы и не догадываемся? Возможно, поэтому наше наступление захлебнулось?.. Но… это навряд ли. Это НЕВОЗМОЖНО! Так или иначе, сегодня мне придется доложить о провале… точнее, о полном провале. Йозеф придет в негодование. Он придет в ярость, и еще какую. Не хотелось бы мне быть тем, кто принесет ему дурные вести. Пусть Генрих сам ему докладывает. В конце концов, это его “заслуга”».

Да, планы министра пропаганды провалились. Его мечты разбились о благородство народа, который, несмотря на голод и лишения, находясь на чужой земле, смог сохранить человеческий облик, сохранить совестливость, сохранить и показать зарвавшимся «хозяевам жизни» величие духа.

К сожалению, судьба этих достойных людей была предрешена. Никто и ничто не могло спасти их от гнева фашистов.

– Что прикажете, герр комендант? – спросил унтерштурмфюрер вернувшегося после разговора с начальником Генриха.

– Что прикажу? – прищурился тот, побагровев от ярости. – А как ты считаешь, милый Карл? ЧТО я могу приказать после полного провала операции? Я едва сохранил голову на плечах… Мой доклад, а группенфюрер оберштурмфюрер умыл руки, предоставив мне самому доложить о положении дел… так вот, мой доклад довел министра до белого каления. Я думал, что у меня лопнут барабанные перепонки.

– Значит…

– Ничего не значит, – буркнул оберштурмфюрер, раздосадованный тем, что его мечты поскорее покинуть это гнилое место и вернуться в Берлин разбились о характер советского солдата.

– Приказано избавиться от сброда. И чем скорее, тем лучше. Но мне кажется, что такая смерть слишком легка для выродков. Нагрузите их работой, пусть трудятся день и ночь на благо нашей империи… Ясно?

На следующее утро пленные подверглись жестокому наказанию, которое пережили, увы, не все. Несчастных били, мучили, истязали люди, мнившие себя высшей кастой, венцом творения, которые так и не смогли смириться с позором. Черепа двух умерших узбеков, не переживших кровавой расправы, долгое время «украшали» рабочий стол лагерного врача, голландца Николаса ван Ньювенхаузена, приказавшего пленным собственноручно обезглавить своих товарищей и варить их головы до тех пор, пока те не станут чистыми.

Из героической сотни до весны дожили лишь семьдесят семь человек. Голландский климат, чуждый их родным краям, пагубно отразился на их здоровье, и военнопленные