Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский Страница 23

ни несторы в метафизическом Пилосе, ни менелаи в физиологической Спарте, ни тем более доморощенные «женихи Пенелопы», психологи с Итаки и прилегающих островов. Вернее, если их расспросить, оказывается, что все они слышали о Симонове, многие называют одну из его теорий (чаще всего «информационную теорию эмоций»), но о научных подвигах Симонова сами предпочитают умалчивать. Некоторые западные (главным образом, американские) «женихи», наиболее злонамеренные антинои и евримахи, публикуют статьи и монографии, в которых излагают свои собственные теории, от симоновской теории отличающиеся разве что незначительными искажениями и тем, что имя Симонова не то что не упоминается, но, чтобы даже мысли не возникло об упоминании, приводятся ссылки на других «женихов»: евримах ссылается на антиноя, а тот на кого угодно, только не на Симонова – нет его и не было никогда, одни американские женихи царствуют отныне на Итаке, острове эмоций.

На остров потребностей, похоже, никто не претендует, но мало кто навещает там Симонова и мало кто знает, что Симонов уже давно там живет. Спартанцы-физиологи, из сонма которых выдвинулся сам Симонов (и среди которых Одиссей обрел себе жену), – эти менелаи слишком увлечены своей прекрасной и своенравной Еленой, чтобы принимать участие в судьбе Пенелопы, физиологи ныне слишком сосредоточились на загадках живой клетки; с клеточного уровня и из внутриклеточного пространства, в которое они погрузились и где совершают открытие за открытием, – не видать им оттуда даже витальных потребностей.

Милые моему сердцу философствующие пилосцы в разговорах со мной, по крайней мере, всегда отдают должное Симонову. Но загляните в «Философский энциклопедический словарь»2, и ссылки на Симонова вы там не обнаружите, зато прочтете, что «в психологии потребности рассматриваются как особое психическое состояние индивида…». Стоит ли продолжать? С первых слов ясно, что Симонова сюда даже не приглашали, а гостят тут сплошь женихи-итакийцы. Подавляющее их большинство вообще не употребляет слово «потребности»; их понятийно-лексические единицы – «интересы», «установки», «ориентации», «ценности», а что заинтересовало, кто установил, сориентировал, оценил, откуда эти интересы и установки взялись в нашей психике, почему мы сориентированы, скажем, на запад, а не на восток, вверх, а не вниз, вовне, а не вовнутрь, почему мы вчера ценили одно, сегодня – другое, а завтра будем ценить третье, – на подобные вопросы они не отвечают, но обижаются и иногда бранятся. И многие из них эдак свысока относятся к Симонову: мол, занимался бы своей физиологией, а психологию не трогал, раз не понимает наших интересов, установок и ориентаций. А некоторые скептически усмехаются: позвольте, до Симонова о потребностях говорили сотни ученых и философов. Еще Маркс, между прочим… а у Выготского… помнится, Ярошевский… позвольте, Леонтьев…

Нет, не позволю, господа! Одно дело говорить о потребностях и совсем другое – создать теорию потребностей. Здесь Павел Симонов – безусловный первооткрыватель! Извольте, покажу, совершив краткий экскурс в историю философии.

I

§ 15

Симонов поставил потребность (потребности) во главу угла, объявив этот краеугольный камень жизни «единственным первоисточником активности поведения»3. Симонов, как мы помним, наименовал потребность сущностной силой животного и человеческого миров. Volo ergo sum – вот, в сущности, метафизическое кредо Симонова.

У кого из великих философов вы найдете подобное отношение к потребности? Я такого подхода в философии не встретил. Я встретил другое: все крупные философы вынуждены были говорить и говорили о потребностях (желаниях, стремлениях, вожделениях, побуждениях), но они никогда не считали их главным и тем более единственным первоисточником жизненной активности. Потребностная сфера жизни в философии так или иначе смешивалась с другими сферами, в первую очередь психической и эмоциональной.

Взгляните хотя бы на учение о душе Платона и Аристотеля. Трехчастная платоновская душа состоит из вожделеющего, яростного и разумного начал. Четырехчастная душа у Аристотеля слагается так: растительная, страстная (стремящаяся), рассудочная и умозрительная. То есть желание и стремление становятся лишь частью жизни, частью низшего порядка, обособленной от рассудка и тем более от разума; как будто разум человеческий не стремится, не желает, и разумная наша деятельность действительно обособлена от вожделенных яростных страстей.

То же смешение сфер у стоиков. У Хрисиппа, например, страсти суть простые суждения4.

У Декарта стремления и желания включаются в понятие мышления (cogitatio)5.

Спиноза относит влечение (appetitus) и желание (cupiditas) к двум из четырех «основных аффектов», которым подвержен род людской, наряду с радостью (laetitia) и печалью (tristitia)6. В другом месте он различает три основных аффекта: желание, удовольствие и неудовольствие. Желание, объясняет нам Спиноза, представляет собой только случай приложения закона инерции в психической сфере. Подобно тому как «всякая вещь стремится пребывать в своем существовании неопределенное время», так и психические явления и параллельные им состояния тела стремятся пребывать неопределенное время в своем существовании. Это стремление, будучи осознанным, называется желанием7.

Лишь один великий философ объявил желания, стремления, вожделения и побуждения единственным и мировым перводвигателем, но он назвал все это Волей, и о нем речь отдельно и впереди.

Если не потребность движет живым миром, то что тогда движет им?

Философия дает нам несколько ответов, но я рассмотрю три самых распространенных в антропологии. Я их условно буду именовать ноократическим, гедонистическим и патологическим. Все они противоречат системе Симонова и все представляют собой смешение трех разноликих сфер жизни: потребностной, психической и эмоциональной.

§ 16

«Ноократизм», согласно которому разум, рассудок, сознание в широком смысле управляют человеком.

Говорят, первым ноократом был Сократ, который якобы утверждал, что человек поступает плохо лишь по незнанию или по недостаточному знанию и плохому предвидению результатов своих поступков, из-за плохо развитой «измерительной способности».

О господстве разума в человеке безусловно учил Платон.

Греческие и римские стоики, которые, кстати сказать, были весьма утонченными психологами и очень близко подошли к осознанию бессознательного и ощущению руководящей роли потребностей, в антропологической своей сердцевине тоже были ноократами и рационалистами. В сложной психографической цепочке (впечатление – согласие-одобрение – импульс-императив – действие) стоическое «согласие» имеет дело с «соответствующим высказыванием», и «импульс-ормэ» (орцг|) понимается как «суждение, повелевающее действовать». Всякий императив разумного существа определяется как «разумный импульс» (оррг| Хоупсг|)8. У Хрисиппа основная функция «ведущего начала» – обеспечение разумной деятельности; в этом смысле оно тождественно разуму9. Сенека писал Луцилию: «Ни одно разумное существо не совершает действия, если до этого не было побуждено видом какой-нибудь вещи и затем не получило импульса, который, в свою очередь, подтвержден согласием… Мне пора гулять, но я начинаю гулять лишь после того, как сказал себе об этом и одобрил это мое мнение»10.

Пушкина они, к сожалению, не читали. Помните? Людмила попала в