Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь Страница 15

– Мне говорили, – Аслан-хан цедил слова нарочито медленно, старательно сообразуясь с внутренним чувством меры, достоинства, этикета. – Мне говорили, что Ярмул-паша теперь хочет видеть другого человека в Кази-Кумухе.

Валериан знаком показал Василию наполнить чаши себе и гостю. Отпил, пополоскал рот сладкой, холодной жидкостью и проглотил. Он не торопился отвечать, зная, что, чем дольше он выдержит паузу, тем весомее станут его слова.

– Я привез фирман, – заговорил он, поставив чашу, и с удовольствием отметил, как напряглись пальцы хана, стиснувшие столешницу. – Генерал от инфантерии Ермолов не хочет больше терпеть разбои и предательства Сурхай-хана. Он уверен, что… ты – Аслан-хан – станешь верным слугой Белого царя, сидящего далеко на севере, в Петербурге.

Хан медленно огладил широкой кистью бороду, словно бы в замешательстве, но на деле пытаясь скрыть от собеседника улыбку довольства.

– Я уже сидел в Кази-Кумухе при генерале Ртищеве. Но Сурхай-хан вернулся, и неблагодарные лакцы переметнулись на его сторону. Мне пришлось уехать в Кюру, потому что русские не прислали мне ни одного орудия, ни одного батальона. – Валериан наклонился вперед и заговорил еще медленнее, четко отделяя каждое слово: – На этот раз я привел сразу пять. Пять батальонов, четырнадцать пушек, казаков и конницу из ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. С твоими кюринцами у меня будет четыре тысячи всадников. Я хочу, чтобы ты повел в бой всадников. Всех, кроме казачьей сотни.

Аслан-хан тоже приблизил свое лицо, раздул круглые щеки, а маленькие глазки его заблестели свирепой радостью.

– Я обещаю тебе – они будут драться! Мы возьмем Хозрек, мы обложим старую лисицу в Кази-Кумухе, и я сам сдеру с него провонявшую нечистотами, полинявшую от времени шкуру!

– На нем кровь? – спросил Мадатов, хотя и сам заранее знал ответ.

– Он приказал убить моего бедного брата. У нас с Муртазали была одна мать, но, хвала Аллаху, отцы разные. Если бы я узнал, что был зачат от семени Сурхая, оскопил бы себя собственными руками, чтобы прервать жизнь недостойного рода. А брат мой не мог решиться. Он не ушел с Сурхаем, но и не стал рядом со мной. Он разрывался между отцом и братом, хотел сохранить верность обоим. Я ценил его чувство, но тот… Едва вернувшись, он приказал убить своего старшего сына.

– Он убил его чужими руками?

– Даже убийцы боялись взглянуть в лицо моего брата. Один выстрелил в спину, другой зарубил уже падающего с коня. Их я тоже найду, но Сурхай…

Он заскрипел зубами, и Валериан внутренне передернулся, представив, что случится с казикумухским властителем, если он попадет в руки Аслан-хана живым. Лицо, впрочем, он постарался сохранить неподвижным.

– Ты поведешь конницу, и мы одолеем Сурхая.

– Мы одолеем Сурхая, – эхом повторил Аслан-хан. – Но это будет делом нелегким. Отсюда, от Кубы, только одна тропа выведет нас в землю лаков. Мы пойдем узким ущельем, перевалим хребет, выйдем на плоскость и упремся в аул Хозрек. Он закрывает дверь в Казикумухское ханство, и это замок надежный. Его нелегко отпереть, даже тебе, храбрый Мадат-паша, даже твоим пушкам и десяткам сотен тонких и острых штыков…

Вечером Ван-Гален лежал на раскладной койке и при неверном свете шандала проглядывал французский роман. Внезапно пламя свечи заколебалось, и под загнутым пологом дон Хуан увидел лицо Якубовича. Тот таинственно улыбался и, приложив палец к губам, поманил испанца на улицу. Ван-Гален знал страсть драгунского офицера к сомнительным приключениям и показал также знаком, что хочет остаться в палатке. Но капитан настаивал, и дон Хуан неохотно поднялся и, стараясь не потревожить храпящего поручика Тутолмина, третьего их сожителя, осторожно пробрался к выходу.

– Нашли женщину, капитан? – спросил он с улыбкой, натягивая сапоги.

– Женщин здесь нет, – коротко и даже без сожаления отвечал Якубович. – Но Аслан-хан дает ужин перед началом похода и приглашает офицеров свиты Мадатова. В том числе, значит, и вас. Неужели откажетесь?

Ван-Гален тут же забыл о прерванном чтении, быстро оделся и поспешил вслед за Якубовичем.

Большой шатер Кюринского владетеля заполнили люди. Сам хозяин сидел в дальней части на подушках, сложенных стопкой и покрытых тонким ковром. Толстыми коврами устлан был пол до самого входа. Офицеры прошли под пологом, который приподнял рослый сторож, остановились и откозыряли. Якубович, показалось Ван-Галену, отдал честь несколько иронически. Испанец же вытянулся словно в строю, помня, что хан – полковник русской армии и, следовательно, старший по чину. Затем они стянули сапоги, составили их рядом с десятком пар уже стоящих у входа и прошли дальше.

На коврах, на подушках, кто скрестив ноги, кто подобрав под себя ступни, вперемешку с приближенными Аслан-хана сидели группками русские офицеры. Ван-Гален направился к той, где среди пышных шевелюр поручиков и капитанов блестела бритая голова начальника штаба. Поклонился подполковнику и сел напротив. Якубович привалился рядом, отдуваясь и ерзая.

– Не могу, – пожаловался он дону Хуану. – Многое в них люблю, но трапезничать – увольте. Стар, наверное, становлюсь. К тридцати ведь подходит. Животом обзавелся. На коне сидеть не мешает, а на ковре – нелегко. А вы, я вижу, свободно держитесь, словно и не впервые.

– В самом деле не в первый раз, – скромно и коротко ответил испанец. – Я воевал в Северной Африке. Приходилось заезжать в гости к местным вождям, тем, что остались верны короне Испании. Этим правилам научиться несложно.

– Что же? – удивился Якубович. – Выходит, что там, у вас, то же самое, что у нас.

– Люди везде одинаковые. Также их зачинают, да и рожают также. Почему же им следует быть иными?

Молодые офицеры хмурились при звуках французской речи, недовольные тем, что их отстраняют от общей беседы, но Коцебу наклонился через столик.

– Вы сказали, майор, этим правилам. Каким же иным, вы считаете, учиться много сложнее?

Ван-Гален предпочел бы уклониться совсем от ответа. В стране, где он был только гостем, испанец предпочитал спрашивать и служить. Но подполковник ему нравился; военная выучка уживалась в Коцебу с образованностью: он был начитан, умен, надежен и сдержан; почти все замечал и никогда не забывал спросить за упущенное. Дон Хуан знал, что отца его [24] три года назад заколол какой-то безумец перед входом в театр. Коцебу-старший писал пьесы, Ван-Гален, кажется, даже видел одну на сцене в Мюнхене, но немецкие студенты усмотрели в его сюжетах отголоски тайных планов русского императора. «Стоило ли России выталкивать французов из Пруссии и Саксонии? – подумал он мельком. – Решился бы тогда этот Зунд? Занд?.. кинуться с кинжалом