Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь Страница 14

Дон Хуан поблагодарил, откозырял, и отодвинулся в сторону.

– Чертов? – обратился он к Якубовичу. – Немногие бесы решатся пробежать через это сооружение.

Штабс-капитан только махнул рукой.

– У нас, у русских, все мосты чертовы. Так еще с Александра Васильевича, с Суворова повелось. Первый он там, у вас, в Альпах двадцать лет назад отыскал и прошел.

Ван-Гален подумал, что отсюда, из Кавказских ущелий, в самом деле, даже ему уже трудно отличить Альпы от Пиренеев, и согласно покивал головой…

Глава третья

I

Дон Хуан сел и, еще не проснувшись полностью, не разлепив веки, на ощупь нашарил рукоять пистолета. За полотняной стенкой палатки стучали сотни подков, перекликались люди на гортанном клекочущем языке. Якубович в одном исподнем, но уже с кинжалом в руке чуть приоткрыл полог и выглянул.

– Это не Сурхай! – крикнул он через плечо. – Кюринцы подходят. Аслан-хан привел свою конницу.

Из узких улочек Кубы несколькими колоннами вытекали нарядные воины Кюринского ханства и быстро становились на площади, оставленной посреди лагеря.

Когда Ван-Гален, застегивая на ходу воротник мундира, подбежал к плацу, с другой стороны к нему уже подъезжал князь Мадатов с начальником штаба и полудесятком конвойных. Генерал легко спрыгнул с коня и быстрой, летящей походкой пошел навстречу тучному высокому человеку в щегольской, золотыми нитями вышитой черкеске. Поверх нее он носил, как с удивлением отметил испанец, полковничий эполет.

– Сам Аслан-хан, – прокомментировал свистящим шепотом Якубович. – Немного людей у разбойника, но рубаки отменные.

Ван-Гален рассматривал с любопытством роскошные одежды кюринцев, инкрустированные приклады ружей, что торчали из меховых чехлов, подвешенных за спину, сверкающие рукояти кинжалов, шашек и пистолетов. Свирепые усатые лица едва виднелись из-под папах, надвинутых на глаза. Высокие тонконогие кони нервно вскидывали головы, звенели уздечками, обвисавшими под тяжестью пришитых к коже монет, золотых, серебряных, медных. Жаркое июньское солнце освещало сверху плотный пятишереножный строй; быстрые прямые лучи дробились на гранях драгоценных камней.

– Жаль, что я не художник, – проронил дон Хуан. – Мог бы получиться роскошный сюжет для одного из залов Эль-Прадо [21]. Но что они будут делать, когда надо показать холодное лезвие, а не горячие головы?

Якубович пожал плечами.

– Как всякая нерегулярная конница – отважны, жестоки, но совершенно не держат строя. Славно рубятся, когда противник уступает числом, но вряд ли выстоят более двух-трех залпов. Даже не картечных, а просто ружейных.

– Да-да, – подхватил Ван-Гален. – Мне приходилось воевать с берберами в Африке. Отчаянно храбры и безнадежно нестойки. Что делать, капитан, дисци-плина – сугубо европейское изобретение… Вы заметили знакомого, друг мой?

Якубович поднял руку в приветственном жесте и тут же из передней шеренги выехал статный всадник на караковом жеребце. Он был еще совсем молод, лет, наверное, двадцати пяти, если не меньше, но держался с холодной уверенностью зрелого человека. Одет был хотя небрежно и грязновато, но с особенной роскошью. Даже деревянные ножны шашки обтягивал чехол из сафьяновой кожи.

Юноша подскакал к офицерам, лихо осадил коня в двух шагах, так что каменная крошка брызнула из-под копыт, и по восточному обычаю грациозно поклонился, прижимая руку к сердцу. Якубович повторил его жест; Ван-Гален откозырял.

– Рекомендую, майор, – обратился к нему драгун, обменявшись несколькими словами с кюринцем. – Гассан-ага, младший брат Аслан-хана. Храбр, но ужасно жесток.

– Вы сказали, что они все таковы.

– Этот – в двойном размере. Словно постоянно загибает угол, а то и два.[22] Я ходил несколько раз с ними. В любое дело он летит впереди остальных и едва оборачивается посмотреть – поспевают ли нукеры за ним.

Ван-Гален с невольной улыбкой оглядел Гассан-агу от шелкового верха папахи до тонких чувяков, вставленных в стремена.

– Скажите ему: если он так же храбр, как и красив, мы счастливы иметь такого союзника.

Гассан-ага выслушал Якубовича, откинул голову, выщелкнул несколько слов на все том же клекочущем языке, тронул один из пистолетов, что были заткнуты за пояс, стягивающий в несколько оборотов черкеску. Поднял коня «свечой», заставил животное повернуться на задних ногах и, еще более откинувшись в седле, вернулся к строю. Якубович смотрел ему вслед, неодобрительно покачивая головой. Дон Хуан тронул штабс-капитана за локоть.

– Что он сказал? Помните, мой друг, что я и по-русски понимаю одно слово из двадцати.

– Говорит, что если бы вдруг узнал, что есть в мире человек, храбрей, чем он сам, то немедленно покончил бы с собой, недостойным… Глупец! Впрочем, – заключил драгун философски, – женщины его любят, а пули, известное дело, – дуры…

Мадатов беседовал с Аслан-ханом. Он пригласил Кюринского властителя в свою палатку, где денщик Василий уже поставил на стол блюдо с пловом, вазу с фруктами, кувшины с напитками, охлажденными льдом, и две чаши. Хан уселся на сложенные горкой подушки, еще более выпрямил спину, подбоченился левой рукой, а толстыми пальцами правой скатал в комок горсть желтого риса и переправил в рот.

Себе Валериан приказал поставить стул и, откинувшись на спинку, смотрел, как насыщается гость. Подождав несколько минут, он, впрочем, решил, что пора уже переходить к делу.

– Я счастлив видеть в своем лагере храброго Аслан-хана и его испытанных воинов.

Он говорил по-кумыкски, уверенный, что хан знает этот язык. Тот опустил пальцы в таз с водой, стоявший поблизости, и неторопливо отер их о бороду.

– Я привел тебе всех, кто может сидеть в седле. Всего восемь сотен. Кюринское ханство невелико, а крестьяне ненадежны в бою.

– Твои сотни стоят тысяч других. Но Сурхай-хан опасный противник.

Аслан-хан осклабился.

– Старая лиса ловко скрывается в норы. Но я не уверен – сумеет ли он повернуться ко мне лицом, как мужчина к мужчине.

– Думаешь, ему нужно отрубить одну лапу, чтобы он доказал свою храбрость?

Хан помрачнел. Мадатов напомнил ему о деде нынешнего правителя Кази-Кумуха, Чолак-Сурхае, одноруком Сурхае. В молодости, сражаясь за трон, он вызвал на поединок своих двоюродных братьев. Обнажил кинжал, один против семи, и, закружив своих противников по лесной поляне, прикончил всех, хотя и потерял в бою левую кисть. Но и одной рукой он твердо правил страною лаков [23], расширяя ее, сколько мог. Захватил Кюринское ханство, разграбил и Шемаху, перебив при этом русских купцов. Набег на Ширванское ханство, помнил Валериан, как раз сделался поводом для персидского похода Петра Великого.

Внук Чолак-Сурхая, Сурхай Второй, доблесть нередко подменял изворотливостью. Он нападал на небольшие отряды русских, однажды сумел полностью вырезать почти целый батальон. Этим подвигом он гордился до сих пор, хотя случилось дело давным-давно, еще во времена Зубовского похода, при императоре Павле. Но все-таки