Кавказская слава России. Время героев - Владимир Александрович Соболь Страница 16

– Научиться сидеть, господин подполковник, не сложно. Запомнить, что пищу берут лишь правой рукой – еще проще. Что правая половина в жилище кочевника – женская, тебе напомнят пистолет или сабля. Но есть множество особенностей, тонкостей в поведении, которым люди племени обучаются с детства. Можно сказать, что мать передает их со своим молоком. Человек, пришедший со стороны, никогда не сможет выучить их или даже узнать.

Коцебу покачал головой.

– То есть мы никогда не сможем стать им, – он чуть кивнул в сторону хана, – своими?

– Своими, господин подполковник, – нет, – почтительно, но твердо сказал Ван-Гален. – Но близкими – очень возможно.

– И сколько же правил, думаете, надобно выучить? – Якубович говорил громко, как привык отдавать приказания в строю, под обстрелом. – Тридцать шесть из пятидесяти? Или, может быть, хватит двадцати двух?

– Хватит, мой друг, даже и одного, – все также учтиво ответил ему испанец. – Уважать своего врага.

– Может быть, скажете – полюбить?! – зычно гаркнул драгун.

Ван-Галена уже начинал раздражать сосед, который в застолье ухитрялся быть несносен трезвым столько же, сколько и пьяным, но он постарался сдержаться.

– Любить человеку свойственно лишь самого себя. Но уважать другого вполне возможно и даже необходимо.

Он отвечал Якубовичу, но смотрел прямо на Коцебу. Подполковник чуть улыбнулся.

– Слова – лишь только слова, майор. Слова, слова, слова. Но как вы можете уважать человека действием?

– Да-да, – подхватил Якубович. – Как оскорбить действием, я понимаю. Как любить действием – понимаю отлично. Но уважать?

Ван-Гален тяжело перевел дыхание. Дон Хуан видел, что другим офицерам их разговор непонятен просто за незнанием языка, и, если решение зависело от него, он сразу же замолчал. Но подполковник ждал ответа еще больше, чем Якубович.

– В разных странах люди ведут себя разно, – медленно начал дон Хуан, тщательно подбирая слова. – Кто-то снимает головной убор, когда становится на молитву, кто-то, напротив, снимает обувь. Кто-то кивает головой, когда хочет сказать собеседнику «да», кто-то, наоборот, качает из стороны в сторону. Но сколько стран я ни посетил, везде заметил одно: больше всего человек не хочет быть униженным перед другими. Мы мужчины, наше дело сражаться. Можно выйти на поединок с врагом и только доказать ему свое уважение смертельным ударом. Ты убьешь его, если окажешься сильнее или удачливее. Но не оскорбляй ни его самого, ни его домашних, ни его род. Чтобы не было потом стыдно тебе самому. Попробуй разглядеть в противнике человека, равного тебе. Ты будешь ненавидеть, но и уважать.

Коцебу хотел было спросить Ван-Галена еще о чем-то, но в этот момент Аслан-хан три раза хлопнул в ладоши. Все замолчали, поставили чаши и повернули головы к хану. Тот поднялся и заговорил, почти закричал на самых верхах жирного голоса, протянув обе руки к гостям. Якубович тут же принялся переводить.

– Он говорит, что завтра мы выступаем. Что Аллах исчерпал свое милосердие, пролившееся на недостойного владетеля Кази-Кумуха. Он клянется отомстить Сурхаю за убийство Муртазали-бека. Он вонзит ему кинжал в горло… ну, можно, кажется, и пожалеть старика… и снимет траченную шкуру с хитрой лисицы. Генерал Мадатов назначил его командиром всей конницы, и он сам поведет джигитов покарать нечестивцев.

Вдруг стало шумно в самой середине шатра, опрокинулась ваза с фруктами, оранжевые мячики покатились весело по коврам; рухнул и разбился кувшин, к счастью, уже пустой. В человеке, вскочившем на ноги, Ван-Гален узнал юношу, что подъезжал к ним с Якубовичем днем. Гассан-ага мягко, словно дикая огромная кошка, пробежал вперед, будто бы стелясь над коврами. Теперь заговорил он, еще более высоким, срывающимся голосом; закричал, почти завизжал, но не от страха – от гнева и отвращения. Якубович наставил ухо.

– Ого! Мальчик-то распалился. Кричит брату, что тот недостоин своего назначения.

– Брату? – удивились одновременно Ван-Гален и Коцебу. – Кажется, Аслан-хан годится ему в отцы.

– У них разные матери. Мальчик храбр, но не умен. Шакал, кричит он брату, ты отвел глаза князю Мадатову и заставил его принять трусость за храбрость. Кстати, майор, роскошная иллюстрация к вашей проникновенной речи. Неразумно оскорблять хана перед его приближенными. Вряд ли храброму Гассан-аге удастся пережить этот год.

Юноша вынул кинжал и отскочил назад, показывая острием место перед столами. Намерения его и слова были понятны Ван-Галену без перевода.

– Он откажется, – выдохнул Якубович. – Аслан-хан умен, хитер, ему хватит выдержки.

Подтверждая его слова, хан покачал головой и скрестил на груди руки. Гассан-Ага бросил кинжал, так что тот вонзился в землю, проколов насквозь ковровый настил, и бешено рванул одежду, обнажая тело до пояса.

– «Убей меня, если сможешь! – кричит он брату. – Заколи безоружного! Может быть, у тебя хоть на это достанет смелости! Трус! Трус! Трус!..» Ну, господа, это, право, уж слишком. И я бы не вытерпел…

Аслан-хан зарычал и с неожиданным проворством скакнул вперед, сам уже обнажая оружие. Ван-Гален безотчетно, подчиняясь только инстинкту, попытался было подняться, но Якубович схватил его за локоть и принудил усесться снова.

– Не наше дело, майор. Должны разобраться сами.

Гассан-ага заметно побледнел, но, разведя руки в стороны, с вызовом глядел на старшего брата. Дон Хуан был убежден, что в следующий момент он увидит юношу мертвым, но тут громкий повелительный голос раздался у входа. Аслан-хан опустил кинжал, впрочем, весьма неохотно, а Ван-Гален увидел генерала, шагающего по коврам прямо в сапогах. Дождей, правда, не было, наверно, с неделю, и следы печатались на ворсе не слишком заметно. Приблизившись к братьям, Мадатов заговорил на том же самом наречии, а капитан не оставил обязанностей драгомана.

– Князь говорит, что искал храброго Гассан-агу по всему лагерю. Он говорит, что хотел поручить ему командовать авангардом. Тысячу храбрых джигитов поведет Гассан-ага за собой и расчистит всему отряду длинный и опасный подъем к Хозреку. Он говорит, что ему неверно сообщили время, в которое собирает гостей высокочтимый кюринский хан. Он просит простить его и надеется, что подошел не слишком поздно.

Когда Мадатов умолк, Гассан-ага вскрикнул гортанно, выдернул кинжал из земли и вложил его в ножны. Он склонил голову перед Мадатовым и, не приводя в порядок одежду, бросился вон из шатра. У выхода обернулся и, много спокойнее, сказал несколько слов брату, ударяя ладонью по обнаженной груди.

– Он говорит, что теперь старшему незачем будет гордиться. Он, Гассан-ага, докажет ему на деле, чего он стоит… Да и мы заодно поглядим, – добавил капитан, протягивая руку за яблоком. – Вернемся к нашим философским баранам, майор. Пир продолжается.

В самом деле, Аслан-хан прошел на свое место и показал генералу место рядом с собой. Князь сел, легко