Русская жена английского джентльмена - Лидия Николаевна Григорьева Страница 4

и расслабляющей атмосфере?

Скоро закатится за окоем

год високосный с тремя нулями…

Как ты банкуешь там доллар с рублем,

и оседлал ли волну в Майями?

Дом у Варвары? Внутри и во вне —

очень английский, а как иначе?

Не прикупи там, по случаю, мне

виллу парчевую – от Версаче!

Варя все пишет, пашет, как негр —

словно бы ангел стоит за спиной…

Ладно,

прощай, расхититель недр,

мой оборотистый и родной!

P.S.

Слыхать, на Кристи выставляешь лоты.

Бюджет трещит, по швам уже распорот?

Интрижку не завел с женою Лота?

Смотри, не оглянулась бы на город!

Письмо Варвары

Я сегодня глаз не сомкнула, ночь не спала,

задала работу сердцу и уму,

как Джейн Остин, на краешке обеденного стола,

пиша сию эпистолу (кому?).

Лунный свет облепил меня с головы до пят —

Рождество безоблачное в этом году.

Во всех комнатах дома гости спят —

и с исподу и на поду.

Все какая-то близкая нам родня,

но запомнить всех – не могу.

Спит в моем кабинете Аглая. Для

нее это лыко в строку.

Вот пристала вчера с разговором о,

как ни странно, постной еде:

и здорово ли это иль здорово —

мне на хлебе сидеть и воде,

не мирское ли это тщеславие,

скуден веры моей исток,

а в России столпы православия

и не пустят меня на порог.

Как цыганка, звенела монистами,

поучала меня спрохвала.

И смотрела глазами мглистыми:

видно, бренди перебрала.

Волновалась, милая, путалась,

говорила, что я не всерьез

за сутану от жизни спряталась —

в тихий омут азалий и роз,

что родня эта мне – не компания,

что не все мосты я сожгла:

от гордыни да от уныния

я до края света дошла.

И про пьесы мои в Японии,

и про бывший большой кураж…

От ее речей пеларгония

на окне почернела аж.

Это ж надо так метко целиться —

тут воистину Божий дар…

Я и впрямь, как ни глянь, отшельница:

разучилась держать удар.

От житейской раскисла сласти я

и не сдюжила общий гуж…

Не любовь ли – ее пристрастие?

Только очень большая уж!

Я молитвою ночь эту удлинню

Сгинут прочь пузыри земли.

Джон уж встал на свою заутреню

и по требам – до новой зари…

Малый комментарий

Зимний промозглый земной неуют,

в доме, в душе ль неполадки…

Дверь отворяешь – там дети поют

Рождественские колядки.

Нет ни морозов, ни снежных порош,

лишь хрусталь ритуального пенья.

А маленький самый, как ангел хорош,

и сияет его оперенье…

Звезды бумажные, шапки волхвов,

сласти – с ванилью, с корицей…

Все выпекалось десятки веков

в лоне британских традиций.

Душа на чужбине не станет нежней,

но и не ощерится дико…

«Богу виднее, где вы нужней», —

сказал, как отрезал, Владыка.

Как по мирским ни хлопочем делам,

все нам выходит боком…

А Родина разве – не Божий храм,

не всюду ли мы – под Богом?

Не помянуть ли библейских жен,

верных мужьям донельзя…

Дверь отворяется – входит Джон,

только что из Уэльса.

Сон Варвары Суховей

(1988 год, Москва)

Во сне она летала. Нагишом.

Поскольку сон вершился в полнолунье.

И приземлилась возле самой клуни

на дедов двор, заросший спорышом.

Трава – как бархат под босой ногой.

А третьи петухи еще не пели…

Она металась в скомканной постели:

ей стало стыдно быть сейчас нагой.

Вовсю светила полная луна.

Вдруг во дворе Варвара не одна?

Она прикрыться чем-то захотела,

украдкой двор просторный оглядела,

как детство незабвенный, но увы…

И увидала… Книжные шкафы:

они образовали во дворе

огромное дубовое каре!

Не ульи, не рогожные мешки,

что так уместны во дворе крестьянском,

а золотые блещут корешки

на русском, на французском,

на испанском!

Не чечевица или там фасоль

горой лежали у беленой хаты,

а выставляясь всяк на свой фасон,

тисненые теснились фолианты.

А хутор спал. Молчали петухи.

Луна смотрела вниз на эту небыль.

Но за какие, собственно, грехи

стояли книги под открытым небом?

Скользя по оксамиту спорыша,

приблизилась она к шкафам огромным.

Саднила оголенная душа,

взалкавшая Брокгауза с Эфроном.

И как ей сон от яви отличить,

а женственность свою – от малолетства?

Когда б ей эти книги получить

все разом, задарма (сиречь – в наследство).

В конце концов, ни золото монет,

ни жемчуга, сапфиры и топазы,

ни рослый дог и ни шотландский плед

не тронули ее души ни разу.

А зависти в ней не было и нет.

И как бы ни жила она убого,

роскошный ни один аппартамент

не вызвал нарекания на Бога.

Единственное, что ее влекло,

что привносило в жизнь немного света,

что возбудить желание могло:

шагреневая кожа раритета!

Те книги вожделенны и важны,

какими ей не обладать от веку:

три поколенья, минимум, должны

такую собирать библиотеку!

За что же ей страдания сии,

тяжелые душевные вериги?

Ведь часто, отрывая от семьи,

отец и мать ей покупали книги.

И много книг.

Но книг обыкновенных:

нет букинистов в городках военных!

Отец бы мог, не надрывая жил,

скопить для дочерей добра немало,

когда бы дослужился и дожил

до должности штабного генерала.

Под хвост попала как-то раз шлея:

женился на молоденькой литовке.

Его взнуздала новая семья.

Он был теперь полковником

в отставке.

Рыб покрупнее –