Русская жена английского джентльмена - Лидия Николаевна Григорьева Страница 3

сегодня у камина тараторил:

путь в Кембридж из России не далек!

Растравит Джон в камине уголек,

пытаясь и понять, и ухватить

беседы русской травленую нить.

Здесь, в графстве Кент, недавно был в гостях

политик Икс, на малых скоростях

бредущий к президентскому престолу.

Варвара опускала очи долу:

всегда чуралась власти и «структур».

Политик был любителем котурн,

он бредил Бонапартом и Нероном.

И волновался, и дышал неровно,

поскольку рвался он – из грязи в князи.

Он явно слышал про большие связи,

по линии ирландского родства:

наружу вылезал из естества!

От этой человечьей мелюзги

порой ни света не видать, ни зги!

Политик знатным слыл амикошоном.

Но номер не прошел с невозмутимым Джоном.

Британский дом – как крепость и оплот,

в сознанье втиснут сотни лет назад.

«Но это был случайный эпизод» —

подумал Джон и вышел в мокрый сад.

Дом приходской, стоящий на холме,

парящий в небе, как корабль воздушный,

в разноязыкой тонущий молве,

вне прихоти и роскоши наружной —

был явно магнетизма не лишен.

«Варварины труды» – подумал Джон.

Он видел тут артистов, циркачей,

и не сходил с ума от их речей.

По-русски в доме думал даже кот:

бродяга и природный полиглот.

Шурша листвой по вянущему саду,

Джон обогнул замшелую ограду,

вернулся в дом, ан глянь, опять пернатый

стучится петел до английской хаты.

Письмо Аглаи Алеше Эн

(из Москвы в Кельн)

…Неуследима молодость, неуследима,

в клубах параболлического дыма,

и осторого, как перец, перегара,

и быстрого, и легкого загара…

И вспоминать (не соглашайся!) больно.

Ты написал мне налету из Кельна.

Неужто дни еще не сочтены

любителей совместной старины?

«Сопляжники» из довоенной Гагры,

куда волной взрывной вас отнесло?

Другие – потребители виагры —

перехватили в лодке их весло.

Куда плывем в бесцветной этой хмари?

Ты был, передавали мне, у Вари

проездом в фестивальный Эдинбург.

Простой небезызвестный драматург —

уж если не Шекспир, то явно – Чехов…

Язвительность моя уже не та:

от смеха умирать или от чиха —

актрисе бывшей спишутся счета.

Подштопанная кукла и банкирша —

теперь сыграть могла бы только Фирса!

Ты помнишь Павла? Был такой юнец —

сидел на осветительных приборах.

Он страстью измотал меня вконец.

Хранил сухим в пороховницах порох.

Но оказалось, выкован из стали:

банкиром стал. Теперь так звезды стали.

Он из другого теста: деньги, риск…

Но вот прилип ко мне, как банный лист.

Я не могу (поверь!), хоть нету спасу,

вернуть любовь ему, как деньги в кассу.

Теперь мой путь определен, и тяжек

в контексте косметических подтяжек.

Я представляю, чтоб сейчас изрек ты…

Ну да, он финансирует проекты

мои: в Москве шумнула антреприза —

классическая (ставила сама!).

Все вспомнили, какая я актриса,

а я стяжала горе – от ума…

Ты пишешь мне, а значит жив, не так ли?

(Ужасна смерть великого Петра).

Варвара? Ставит радиоспектакли?

А прежде – ни ногою со двора

в какой-то там английской глухомани.

Как можно жить от Родины вдали?!

Такую нам судьбу накуковали:

любовь не обменяешь на рубли.

Она любима, тут не надо слов.

Пригож ее ученый богослов?

Сестринство наше прежнее и братство,

и свыше неусыпная опека…

Как может Вестминстерское аббатство

не повидать такого человека?![1]

Я к ней на Рождество лечу, Алеша!

Будь счастлив и здоров.

(В Москве уже пороша…)

Письмо Аглаи Павлу

(из Кента в Майями)

Закормленная рябчиками с ананасом,

я все-таки капну тебе на темя:

я не понимаю, зачем лететь первым классом,

если прилетаешь вместе со всеми!

Ты, конечно, новорожденный миллионер,

но сообразил бы, что это дурость!

В скором поезде, например,

платишь, прежде всего, за скорость.

Если кто и урвал даровой ломоть,

то жаждет и тут, по причине веской,

если не выделиться, то хоть

отделиться застиранной занавеской!

Но это к слову. И мне все равно,

и ты это знаешь (равно и Варваре),

встретят меня на стареньком «рено»

или на перламутровом «ягуаре».

Это для прочих и для иных,

обожествивших корысть и скорость:

гнать на каурых и вороных,

ноги укутав в медвежью полость.

Как долетела? Могла бы потише.

А остальное и сам все знаешь:

здесь не Рождественнский вечер в Париже,

ночью – кутеж, а наутро – залежь!

К Джону приехали на постой —

только родня, а к Варваре – я вот.

Эти эсквайры – народ простой:

шубу соболью зрачком не дырявят.

Всенощной службы свечная пурга.

Звездная россыпь. Дыханье органа.

Ветер псалмов. Покаянья туга.

Польская кровь ли моя окаянна —

слишком бурлила, наделала бед.

Страшно предстать во грехе уличенным…

Днем состоялся семейный обед,

с жирной индейкой и пудингом черным.

Тишь над равниной. Вселенский покой.

Словно бы мир – в покаяньи и вере.

Как соответствовать этой