ПоэZия русской зимы - Алиса Владимировна Орлова Страница 26

зажатый между холодами,

я доставал слова из тьмы,

и разноцветными огнями

они горели над столом

и длинные бросали тени

на натюрморт с черновиком

и покрывало на постели.

В окно струился тусклый свет,

листва с деревьев облетела,

с утра ко мне зашёл сосед

и выдал новость между делом,

что Коля с улицы Колхозной,

парнишка умный и серьёзный,

погиб геройски на войне,

что жаль непьющего вдвойне,

что мать его не спит полгода,

живет в кромешном горе мать,

и что испортилась погода,

и надо бы капусту снять.

Гадаевой Маруси сын,

погибшая навеки младость,

священный блеск моих седин,

зимы магическая сладость —

смешалось всё, и не понять,

что более первостепенно.

Гадаева Маруся, мать,

стоит, и голубеют вены

на маленькой её руке,

что бахрому перебирает

на чёрном траурном платке,

и первый снег летит, и тает,

сверкая на её щеке.

«Полковник был высок и сухопар…»

Полковник был высок и сухопар.

Он говорил про фланговый удар,

прикидывал, насколько хватит сил,

оценивал возможность деблокады,

вставал, садился, вновь вставал, ходил

по комнате. «В кольцо замкнули, гады», —

он говорил с гримасой на лице,

скривившись, как от боли, а в кольце

живые люди из огня стреляли,

а мёртвые, как ласточки, летали

над скалами из белого песка,

текла под ними тихая река,

и сосны из тумана вырастали

и отражались в зеркале воды,

высокие, как русские мечты.

Давай, полковник, издавай приказ,

что смерть не обезличивает нас,

пусть город, не доставшийся врагу,

горит, телами нашими устелен,

но мы, кто до конца остался верен

присяге, – мы стоим на берегу,

где лань со львом и Бог с учениками,

и бродят в поле тучные стада,

и дети, что играют рядом с нами,

не умирают больше никогда.

«Ты ранен, военкор. Мы тут гостим в подвале…»

Ты ранен, военкор. Мы тут гостим в подвале.

Закончился БК. Не спи, браток, не спи.

Мы вытащим тебя. Слегка в замес попали,

но это ничего, немного потерпи.

Давай поговорим: ты что, женат ли, холост?

Женат, ты говоришь? Ну круто, что женат,

губами шевелишь, но я не слышу голос,

а дети, дети есть?.. Да он плохой, Марат.

Не будет БМП, нам надо выбираться.

Давай, берём его, на спину мне клади,

а если что со мной, ты помнишь, дом пятнадцать,

там мать моя живёт. Ну всё, давай, иди.

«„Москаль“ рифмуется с „печаль“…»

«Москаль» рифмуется с «печаль»,

холодным ветром или снегом,

растерянностью или гневом.

Нас миру целому не жаль —

зачем мы этот мир жалеем?

Две красных розы, две лилеи

положат мальчику во гроб,

прощаясь, поцелуют в лоб,

чтобы запомнить этот холод

и на губах его носить,

ходить на тот же рынок в город,

терпеть, пытаться дальше жить.

Зачем мы этот мир жалеем?

Нас миру целому не жаль.

Листва вокруг оранжевеет,

привычно голубеет даль,

и тянутся за край земли

широким клином журавли.

«Помнишь белую собачку?..»

– Помнишь белую собачку?

Помнишь, мужики сгорели?

Бросились спасать других

и сгорели вместе с ними.

Помнишь, как в огне и дыме

затихали крики их?

Помнишь белую собачку,

ту, что я спасти не смог?

– Эту я не знал заплачку, —

отвечает русский Бог.

Только против мёртвых правил

я их всех в живых оставил.

Вот за пазухой, смотри,

вот у моего престола

пьют из чаши жизни снова.

Видишь? – Нет, Господь, не вижу,

только гул разрывов слышу

ночь за ночью, день за днём.

Говорят, что Ты в могиле,

говорят, Тебя убили

снова римляне копьём.

Только над опушкой дальней

брезжит некий свет хрустальный.

– Свет хрустальный – тоже я.

И над степью, и над морем,

и над вашим горьким горем —

милость вечная моя.

«Девушка лишается лица…»

Памяти Дарьи Дугиной

Девушка лишается лица,

человечьих родинок и меток.

Девушка лишается отца,

превратившись в пепел напоследок.

Пепел, отделяясь от огня,

улетает, чтобы превратиться

в космос, окружающий меня,

звёздную сияющую птицу.

В облако, похожее на Блока,

в облачность, похожую на Бога,

в призрачность, похожую на пляж,

где прибой читает «Отче наш».

«Я знаю, ты часто плачешь о нём…»

Я знаю, ты часто плачешь о нём

в каменной тишине.

Давай построим для птицы дом

по самой ранней весне.

Пишут, что без вести он пропал,

а может быть, он в плену,

а может быть, это не он упал

на чёрную целину.

Давай возьмём соседских ребят,

выйдем в весенний сад,

всю безотцовщину нашу возьмём,

построим для птицы дом.

Выглянет солнышко, станет светло,

и мы победим, а пока

чувствуешь на плече тепло?

Это моя рука.

«Поедем в Киев за туманами…»

Поедем в Киев за туманами,

за тёплым воздухом весны,

сидеть под старыми каштанами,

как будто не было войны.

Пройдём по самой главной улице,

вернувшись как к себе домой.

Когда-нибудь всё это сбудется.

После победы, Боже мой.

Соседка говорит о сыне.

У дома яблони цветут.

И лебеди по середине

Днепра бескрайнего плывут.