На огненной черте - Константин Михайлович Симонов Страница 24

П е р в ы й  а р т и с т (поет).

Марица, ближе!

Как трепещешь, вижу.

Как звучит это имя!

Музыка! Шимми!

А р т и с т к а (поет).

В это утро жизнь как праздник.

Надо веселиться!

Нет, не будем мы грустить,

Как вчера Марица!

Гей, Марица! Гей, Марица! Гей, Марица!

З а т е м н е н и е. Метроном.

IX

В луче молодая  Д е в у ш к а.

Д е в у ш к а.

В те дни исчез, отхлынул  б ы т. И смело

в права свои вступило  б ы т и е.

А я жила.

Изнемогало тело,

и то сияло, то бессильно тлело

сознание смятенное мое.

Сжималась жизнь во мне…

                                      Совсем похоже,

Как древняя шагреневая кожа

с неистовой сжималась быстротою,

едва владелец — бедный раб ее —

любое, незапретное, простое

осуществлял желание свое.

Сжималась жизнь…

Так вот что значит — смерть:

не сметь желать

                        с а м о й  совсем не сметь.

Не знаю — как, но я на дне страданья,

о мертвом счастье бредя, о тепле,

открыла вдруг, что ты — мое желанье,

последнее желанье на земле.

Я так хочу.

Я так хочу сама.

Пускай, озлясь, грозится мне зима,

что радости вместить уже не сможет

остаток жизни —

                          мстительная кожа, —

я так хочу.

                Пускай сойдет на нет:

мне мерзок своеволия запрет.

Я даже пела что-то в этот вечер,

почти забытое, у огонька,

цветным платком плотней укрыла плечи

и темный рот подкрасила слегка.

В тот самый день сказал ты мне, смущаясь:

— А все считают, ты — моя жена… —

И люди нас не попрекнули счастьем

в том городе, где

                          бредила война.

Снова комната Кошкиных. Входят  О л я  и  К а з а н ц е в. Слабо голубеет в черноте окно. Казанцев опускает штору и зажигает коптилку, сделанную из консервной банки.

К а з а н ц е в. А дров у нас больше нет.

О л я. Ничего. Я привыкла.

Оля садится на кровать, Алексей растирает ей замерзшие руки.

К а з а н ц е в (вдруг спохватился). Ох, какой же я дурак! У нас же есть водка. Почти триста граммов. Мы сейчас ее выпьем, и сразу будет тепло. Замечательная водка! Вот увидишь, как будет здорово. И еще у нас осталась целая пайка на закуску. Можно устроить шикарную пирушку. (Снимает с подоконника коптилку, ставит ее на печку, достает из-под шинели флягу, аккуратно разливает водку по чашкам. Потом поболтал флягу, убедился, что в ней еще осталось, закрывает пробку, делит хлеб, берет себе маленький кусочек.) Ну вот. Мы даже можем чокнуться… Только ты пей сразу. Это неважно, что она так плохо пахнет… Это настоящая водка. Зато увидишь, как сразу станет тепло… Ну, за что мы выпьем?

Оля молчит.

Давай за чудака Дальского, который дал нам билеты. Хорошо?

Они чокнулись. Оля пьет и быстро ест хлеб. Алексей тоже пьет и заедает своим крохотным ломтиком.

Отлично!..

О л я. Верно… Теплее стало…

К а з а н ц е в. Я же говорил… (После паузы.) Вот покурю еще здесь и тогда уж пойду.

О л я. Куда?

К а з а н ц е в. К своим. В казарму.

Оля быстро схватила его за рукав шинели.

О л я. Нет!

К а з а н ц е в (смущенно). Но мне надо… Понимаешь, там они ждут меня…

О л я. А я?.. Тут хватит места… И будет тепло, если хорошо укрыться… А места тут хватит, вот посмотри…

К а з а н ц е в. Да… Ладно… Чего уж, действительно… Тогда я пойду завтра утром.

О л я. Ну вот… Ну вот… Утром у нас дают кипяток. Горячий. По пол-литра на человека… Мы поедим, а потом пойдем.

К а з а н ц е в (весело). Ох и врежут же мне в батальоне по первое число! Еще, чего доброго, искать начнут. Ну да черт с ним…

О л я. Тогда давай ложиться, а то, если мы будем долго вот так сидеть, замерзнем.

Она встала быстрее, чем обычно, взбила подушку, сложила два одеяла, сняла платок, положила его поверх одеял и пальто свое кинула наверх. Казанцев тоже снял шинель, положил ее сверху, стягивает с себя сапоги, расстилает на голенищах портянки. Оля, съежившись, глядит на Казанцева.

К а з а н ц е в. Ты ложись. Быстрее…

Он задувает коптилку, поднимает штору. В комнату проникает свет луны. Казанцев ложится под одеяло.

О л я. Ты закутай ноги. Подоткнись, тогда будет совсем тепло.

Казанцев покорно подоткнул одеяло со всех сторон.

К а з а н ц е в (после паузы). Понимаешь… У меня никогда не было девушки… То есть они были, еще в седьмом классе я с одной поцеловался… А потом увидел, как она целуется с другим парнем… Просто ей нравилось целоваться со всеми… А так у меня не было девушки… Даже сам не знаю почему… Может, оттого, что я рыжий. Хотя это форменная чепуха. Как ты считаешь?

О л я. Чепуха.

К а з а н ц е в (обрадованно). Ну вот видишь! Я знал, что ты так скажешь… Ты — красивая и добрая.

Оля поворачивается к нему лицом.

Ты что? Может, неудобно?

Оля всхлипывает, плачет.

Ну что… Что?.. Я ведь тебя не обидел… Ну скажи, что?..

О л я. Ничего… нельзя… Я сейчас совсем как старуха… От голода это…

К а з а н ц е в. Это все неважно. Я тебя полюбил — это самое важное. Я тебя даже очень полюбил…

О л я (всхлипывая). Нет… Я сама знаю… Чувствую… Совсем я как старуха.

К а з а н ц е в. Говорю тебе, все это полная ерунда… Ты такая хорошая, что все это ерунда… Если бы я показал тебя моей маме, она бы очень обрадовалась.

О л я. У тебя есть мама?

К а з а н ц е в. Я тебе о ней говорил. Она далеко, на Урале… Я ей напишу про тебя.

О л я. Зачем?

К а з а н ц е в. Я ей напишу, что после войны мы с тобой поженимся.

О л я. После войны — это долго… Мы можем умереть…

К а з а н ц е в. Тогда сейчас…

О л я. Что?

К а з а н ц е в. Ну конечно, мы можем это сделать сейчас. Так даже лучше. Мы пойдем утром в загс, и нам дадут свидетельство… И очень даже просто. Какой же я обалдуй, что не подумал об этом сразу. Ты будешь моей женой. Будешь меня ждать. Все очень просто!..

Оля провела рукой по лицу Алексея, и он чуть не задохнулся.

Ты устала… Ты спи… А утром мы пойдем…

З а т е м н е н и е. Метроном. Музыка. А в окно уже пробивается белый луч рассвета, он, дымясь, разрезает комнату и освещает спящих Олю и Казанцева. Хлопает дверь. На пороге с винтовкой наперевес стоит синий от злости  К о ш к и н.

К о ш к и н