Леонид Брежнев. Опыт политической биографии - Виктор Деннингхаус Страница 5

Л.И. Брежнев среди новосибирцев

Новосибирск, 31 августа – 1 сентября 1972

Фотограф В. Лещинский

[ГАНО. Ф. П. 11796. Оп. 2. Д. 413. Л. 4]

Чувствовалось, что Брежнев выражал свои эмоции жестами, гримасой…». Как писал Александров, иногда только наличие материалов, предварительно подготовленных для переговоров, позволяло восстановить ход и смысл «диалогов на высшем уровне». Причем основная нагрузка по дешифровке ложилась на плечи сотрудников МИД и ЦК КПСС отнюдь не в период болезни и угасания генсека, а в расцвете его политической карьеры. После того, как состояние здоровья Брежнева ухудшилось, он в процессе беседы просто зачитывал слово в слово подготовленные его референтами и помощниками «памятки», что существенно облегчало обработку стенограмм[40].

Вот два образчика устных выступлений Брежнева, которые позволяют составить представление о Брежневе как рассказчике. Первый – это выдержка из стенограммы выступления Л.И. Брежнева на совещании руководящего состава Вооруженных Сил СССР 25 апреля 1972 г. Брежнев явно говорит без бумажки, свободно импровизируя. Несколько раз упоминает бога («дай бог», «не дай бог») и чувствует необходимость объяснить это слушателям: «Все вы знаете, что я был наверное безбожник от рождения, раз уж я в комсомол пошел в 20-е годы, то уж наверное богохулил, вот. Но, тем не менее, как-то человек уж так устроен, иногда нет-нет кошка дорогу перебежит. Думаешь, черт ее знает, зачем она мне перебежала. Баба с пустыми ведрами перешла дорогу, а я в это время с [маршалом] Гречкой иду с ружьем в надежде, что я кабанчика подстрелю. Думаешь, черт, баба перешла дорогу, наверное, ничего не убью. Так и это. Говорят, [текущий год] это високосный год. Нет, что-то начинаешь думать, почему все-таки високосный? А потом вы знаете, что посмотрел я вот эти последние десять лет, нет двенадцать, было три високосных года и все как раз очень неудачные в сфере сельского хозяйства. И думаю: тьфу, черт, отгоняю, а оно лезет»[41]. Недобрые предчувствия Брежнева подтвердились: осенью 1972 г. в СССР разразилась беспрецедентная засуха, которую сам же Брежнев охарактеризовал позднее как стихийное бедствие общегосударственного масштаба. Так что после этого его вера или суеверия наверняка только укрепились.

Еще один весьма показательный пример. В том же 1972 г. Брежнев выступал 27 августа на пленуме Алтайского крайкома КПСС. Значительное внимание он уделил своему любимому «коньку» – внешней политике. В частности, Брежнев заявил: «Я скажу несколько теплых слов в адрес нашей внешней политики. Встреча с Помпиду, прием Генерального секретаря как главы государства со всеми почестями. Еду в автомобиле, вы видели картину, что эскорт впереди и эскорт сзади. Жандармы козыряют. Господин Брандт, руководитель бывшей великой Германии, хочет беседовать с Генеральным секретарем, подписывать все документы, иметь переписку. Господин Никсон хочет встречаться с Генеральным секретарем приглашает к себе. <…> Это значит, они признают нашу партию как такую общественно-политическую силу, с которой надо считаться, надо разговаривать, и разговаривать вежливо. <…> Он [посол в США Добрынин] был принят Никсоном на квартире, на даче где-то. Вот он пишет мне, что Никсон водил его по даче и говорил: “Здесь спальня. Здесь будет жить господин Брежнев. Это вот мой кабинет. Здесь мы будем беседовать с господином Брежневым”. <…> Он готов сейчас все на карту поставить, лишь бы быть на второй срок президентом <…> и негласно хотел бы какой-то поддержки в этом вопросе»[42]. Следующий пассаж из этого же выступления Брежнева еще больше подчеркивает «неофициальность» его живой и образной речи от первого лица: «Должен вам здесь доверительно сказать. Просьба такая, товарищи, к вам.

Л.И. Брежнев среди участниц авиационного парада, посвященного 50-летию Великого Октября

Москва, 9 июля 1967

Фотограф В. Егоров

[РГАКФД]

Я видите, говорю свободно, без всякого текста, это не какой-то доклад, а отчет деятельности. Поэтому ни местная печать, пожалуйста, ни вы не бравируйте моими словами. Пользуйтесь сами, это лучший способ, потому что попадет какому-то корреспонденту иностранному, извратят, и иногда это приносит вред»[43].

Но как только дело доходило до публичных официальных выступлений, где, как считал Брежнев, не было места для импровизации или шутки, его речь неузнаваемо преображалась. Даже в такой выигрышной обстановке, как чествование космонавтов, Брежнев предпочитал живой речи зачитывание текстов. Известный советский геолог Б.И. Вронский с сарказмом записал в своем дневнике 18 марта 1965 г., как Брежнев «проникновенно по бумажке зачитал приветствие космонавтам Беляеву и Леонову»[44]. На трибунах партсъездов и пленумов, в радио- и телерепортажах Брежнев остался в памяти слушателей как слабый оратор, выступавший с длинными и монотонными докладами. Его речи резко отличались от публичных выступлений импульсивного Хрущева, способного моментально зарядить публику своей энергией, идеями и фантастическими прожектами[45]. Несмотря на глубокий и звучный голос, Брежнев не мог себя подать: говорил медленно, неправильно ставил ударения, «съедал» куски слов и т. д. Уши слушателей, особенно москвичей и ленинградцев, резал южнорусский акцент. Некоторым, причем задолго до начавшихся у генерального секретаря проблем со здоровьем, казалось, что он находится в «подвыпившем состоянии», а многие свидетели выступлений вождя отмечали у него явные дефекты речи[46].

Выступление кандидата в депутаты Верховного Совета РСФСР Л.И. Брежнева в Колонном зале Дома Союзов на встрече с избирателями Бауманского избирательного округа Москвы

Февраль 1963

Фотограф В. Савостьянов

[РГАКФД]

«Говорить по-большевистски…»

Однако дело было не столько в дефектах брежневской речи, сколько в стилистике. Практически забытый сегодня талантливый советский писатель Илья Зверев еще в 1963 г. написал повесть «Она и он» о любви, вспыхнувшей в конце 1950-х гг. между бригадиром виноградарей и парторгом совхоза. Сюжет высмеян еще И. Ильфом и Е. Петровым: любовь в производственных или партийных декорациях, но не сюжет является определяющим для этого произведения Зверева. Виртуозно написанный текст стилистически построен на использовании идеологических клише, бытовавших в советских газетах и прочно вошедших в официозный речевой обиход. В обыденной жизни герои повести говорят, используя диалектизмы и украинизмы, свойственные южнорусской речи, но как только дело доходит до «государственных соображений», а роман изобилует «производственными конфликтами», намеренная стилистическая напряженность текста становится очевидной.

Вот как Зверев описывает прием главной героини в партию: «Рая очень волновалась, что вот такая ей оказана честь. Она сказала, как в брошюре, по которой готовилась: “Я буду нести высоко и хранить в чистоте”. – Правильно, – сказал парторг Емченко. – Молодец, Раиса…»[47]. Чем ниже образовательный ценз героев повести, тем чаще они прибегают к