Леонид Брежнев. Опыт политической биографии - Виктор Деннингхаус Страница 6

клишированной речи, поскольку такая речь избавляет от необходимости формулировать мысль самим, ведь все уже сказано до них – как говорит главный герой-парторг: «Я читаю материалы и знаю»[48]. В заявлениях такого рода нет иронии, нет второго или третьего слоя: Зверев записывал, что называется, на слух, но тем отчетливее видна наивная вера главной героини в печатное слово советского «новояза» – русского языка советской эпохи[49].

С Брежневым происходит то же, что и с героями повести Зверева. Советский политический язык навсегда стал второй натурой Брежнева, он в полной мере овладел умением «говорить по-большевистски»[50]. Его речь, особенно публичный официоз, представляет собой характерный образчик тех глобальных изменений, которые русский язык испытал в XX в., при этом масштабы и направленность языковых трансформаций обусловили возникновение языка нового качества и новой прагматики, превратившегося в один из основных каналов трансляции советской идеологии и инструментов идеологической индоктринации.

Л.И. Брежнев награждает передовиков сельского хозяйства

Запорожье, 1946

[РГАНИ. Ф. 80. Оп. 2. Д. 285. Л. 1]

§ 2. Письмо Брежнева

Стилистическая и языковая специфика брежневского текста

Здесь предпринимается непростая, но интересная попытка проанализировать стилистические и языковые особенности брежневских записей, иными словами, ответить на вопросы – как написан данный источник и почему он создан именно в таком виде – чтобы определить взаимосвязь между письменной речью и личностью Брежнева. Авторы опирались на идею М.М. Бахтина, согласно которой языковые и стилистические особенности являются отражением индивидуальности говорящего или, как в нашем случае, пишущего субъекта [51].

Степень специфичности текста такова, что даже простая задача – определить жанр записей Брежнева – вызывает значительные трудности. Очевидно, что «дневником» в классическом понимании эти записи можно считать лишь условно: в них отсутствует глубокий самоанализ, экспрессивность, интимность переживаемых чувств или событий. Практически нет записей, фиксирующих важные события личной жизни Брежнева или его близких, такие как дни рождения, свадьбы детей, рождение внуков и т. п. Но главная особенность заключается в том, что имеющиеся записи не выполняют функцию организации личного опыта и многократного повторного обращения к записанному, в том числе с целью рефлексии и саморефлексии. У нас нет оснований считать, что Брежнев позднее вновь обращался к своим записям, перечитывал их. Это предположение подтверждается тем, что записи велись на страницах случайных бумажных «носителей», как правило, первых подвернувшихся под руку блокнотов, выдававшихся участникам партийных мероприятий. Возможно, некая толстая тетрадь или ежедневник упорядочили бы записи, то есть, условно говоря, заставили бы Брежнева поступать согласно законам жанра, но, по-видимому, сама цель записей не предполагала многократного обращения.

Л.И. Брежнев выступает на 7-й сессии Верховного Совета СССР VI созыва

Москва, 9 декабря 1965

Фотограф В. Егоров

[РГАКФД]

Это также не рабочий дневник, т. е. «ежедневник», поскольку налицо отсутствие характерного для этого жанра планирования, системы, подведения итогов сделанного, когда, например, выполненный пункт вычеркивается, помечается галочкой, проставлены даты, время встреч и т. д. По-видимому, нельзя также говорить о жанре рабочих записей в общепринятом смысле, т. е. о планах, тезисах, выписках, конспектах, поскольку отсутствует конечная цель такого рода записей в виде фиксации анализа информации.

Возможный ключ к пониманию «брежневского» текста дают его стилистические особенности. Брежневским записям, особенно периода 1964–1975 гг., свойственны, во-первых, стандартные партийно-бюрократические формулировки и штампы: «братские партии», «провести президиум для обмена мнениями», «внести предложение», «приступить к докладам», «я не взвесил всех своих возможностей», «важный инструмент международной политики» и т. п.

Во-вторых, ему присущи в огромном количестве как синтаксические, так и семантические плеоназмы типа «помощь народам, борющимся за свою независимость и свободу». Речевая избыточность проявляется также в замене глаголов причастиями, деепричастиями и существительными. Текст записей перегружен канцеляризмами и ходульными партийно-бюрократическими штампами: «Наш ЦК неуклонно будет проводить линию строить свою работу на выполнение наших планов по созданию материально-технической базы коммунизма и поднятия жизненного уровня нашего народа», «идет реализация решений», «имел встречу» и т. п.

Еще одной яркой стилистической особенностью текста является частое отсутствие личного местоимения «я» и его замена местоимением «мы» либо безличными и неопределенно-личными предложениями, что характерно для советских газетных передовиц, так называемых неподписных статей, где выражается «мнение редакции». «Мы», как правило, преобладает в двух значениях: «мы», – руководящий партийно-государственный аппарат и «мы», то есть «он» или «они», те, чью речь в данном случае конспектирует Брежнев. Последнее особенно ярко проявляется при конспектировании Брежневым его встреч с зарубежными государственными деятелями, где «мы» вводит читателя в заблуждение и зачастую только с трудом можно понять, о ком же идет речь.

Стоит также отметить упрощенную грамматику и пунктуацию записей, хотя упрощенная или авторская пунктуация зачастую также свойственна классическим дневникам. Брежневу с трудом давались иностранные слова, которые он часто пишет, как слышится, с ошибками типа: «сиппозиум», «под игидой», «кондоминуум». То же самое происходит с иностранными именами собственными (например, в «дневниках» приводится несколько вариантов написания фамилии советника президента США по национальной безопасности в 1969–1975 гг. и Государственного секретаря США в 1973–1977 гг. Генри Киссинджера) и нерусскими фамилиями (особенно не везло Э.А. Шеварднадзе, которого Брежнев периодически именовал «Шарванадзе» или «Шерванадзе»). Однако в целом мы наблюдаем грамотное письмо, без вопиющих грамматических ошибок, что свидетельствует о привычке к письменной речи совершенно определенного рода.

В своих личных записях Брежнев также, как правило, говорит шаблонным, ходульным языком, который он усвоил в годы своего становления, будучи партийным работником, комиссаром и политруком.

Вот один из образчиков записей, будто бы полностью скопированный из передовицы «Правды»: «Политическая обстановка в стране и партии – хорошие. Хорошо восприняты – решения съезда и Майского Пленума ЦК, создана обстановка, спокойной деловой обстановки[52] и трудового подъема, еще больше возрос авторитет партии и единство народа с партией и правительством. Выборы в Верховный Совет – прошли по своим итогам – выше всех предшествующих выборов»[53]. Характерно, что даже имена собственные редко употребляются Брежневым без приложения слова «товарищ». Например, в октябре 1971 г. Брежнев записывает состав делегации АРЕ: «т. Садат т. Риад т. Фавзи»[54]. При этом «товарищ» также применяется как в отношении «капиталистов» («как фамилия товарища, сидящего справа от Кисинжера?»)[55], так и «оппортунистов» (например, в отношении А. Дубчека в феврале 1969 г.)[56].

«Политическая обстановка в стране и партии – хорошие…» Запись Л.И. Брежнева

1 августа 1966

[РГАНИ. Ф. 80. Оп. 1. Д. 979. Л. 77 об.]

Следует также отметить эклектичный характер записей Брежнева, которые условно можно разделить на три части: 1) записи