Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина Страница 30

— Именно поэтому. — По лицу Марка пробегает тень. — Ты понимаешь, как это прозвучало для меня? Ты сказала об аварии так, будто это ерунда, не стоящая твоего внимания.

— Я…

Марк поспешно кивает, обрывая мой протест на полуслове:

— Да, ты не знала про Мишу. А я не знал, что ты про него не знала. — Уголок его губ судорожно дергается.

— Твоего брата звали Миша? — хватаюсь я за первую кроху информации. По какой-то наверняка хорошо объяснимой психологией причине мне хочется знать о погибшем под колесами моей машины маленьком мальчике хоть что-нибудь, но вспыхнувшая догорающей звездой боль в синих глазах меня мгновенно отрезвляет: — Прости, я не имею права расспрашивать.

Марк дергает головой.

— Как раз теперь имеешь. Я чуть не угробил твою жизнь по ошибке. Прав у тебя теперь дохера, поверь мне.

Я не могу удержаться от кривой улыбки — той самой, что идет по губам спазмом, когда боль и рыдания настолько искажают восприятие, что реакции ставятся прямо противоположными. Вместо рыданий из меня рвется смех.

— Ты переспал с другой женщиной и лишил меня квартиры, — замечаю я судорожно, едва справляясь с неподдающимися контролю мышцами лица: говорить сложно, потому что губы стремятся разъехаться в совершенно неуместной улыбке обезумевшего человека. — Вряд ли это считается за «угробил жизнь». Тем более, что… — Я спотыкаюсь.

До недавнего времени мне даже думать об этом не хотелось, но теперь-то ясно, почему в день предложения все сложилось именно так. Марк прав: я была очень наивной. Ни одна другая не повелась бы на те его слова.

— Что «тем более»? — хмурится он.

Я прочищаю горло.

Щеки загораются от стыда и неловкости, и от внезапно подобравшихся к поверхности слез. Непрошеным воспоминанием в сознание врывается совсем иной Марк: разгоряченный и агрессивный, вдавливающий в нашу кровать другую женщину. Взрослый, уверенный, опытный.

Следом я вижу день предложения: наши будто немного скованные поцелуи, ломаные объятия, прикосновения мужских ладоней к моему телу — не жаждущие и не нетерпеливые, пустые. Вынужденные.

Его — теперь я это знаю, — нежелание. Моя зажатость.

Тогда я думала, что ничего не вышло именно из-за моих комплексов. Теперь знаю: они были Марку на руку. Если бы он хотел меня, все случилось бы по-другому.

— Ты, наверное, был счастлив обнаружить во мне закомплексованную неумеху, — произношу я на одном дыхании, пока на лице Марка недоумение постепенно сменяется пониманием. Мои догадки оказываются верны, и остановиться уже не получается: — Долго смеялся над тем, какая я наивная дура?

Я вижу, что сейчас он полон сожаления. Он смотрит на меня виновато и с жалостью, и от его опоздавших эмоций становится тошно.

Обида и унижение, что я отчаянно заталкивала на самую глубину последние недели, все-таки вырываются на поверхность. Мне лучше замолчать, но не выходит.

— Представляю, как ты радовался, что не пришлось со мной спать. Как легко ты тогда соскочил! «Я все понимаю, милая. Мы все решим»! — Я передразниваю его слова из прошлого и проглатываю затекающие в рот слезы. — Господи, я и правда дура… Ну кто бы еще поверил, что после провала в сексе можно получить кольцо и предложение — и все по великой любви? — Слезы застилают глаза, но невозможно не заметить, насколько неподвижно стоит Марк на протяжении всей моей отповеди. — Я… — Захлебываясь всхлипами, я не сразу могу продолжить. Разумная часть меня и вовсе в ужасе от уже сказанного и умоляет замолчать: разве мои обиды важны, когда правда о прошлом намного страшнее? Но у меня натуральная истерика, и контроль как над словами, так и над эмоциями давно утрачен. — Я ведь в тот день в тебя еще сильнее влюбилась! Подумала, что вот она, настоящая любовь: не то что с Ваней, которому было плевать, что с сексом у меня проблемы. А ты… ты так хорошо отреагировал, — я снова всхлипываю, — когда ничего не вышло. И я поверила. Поверила, что ты — тот самый. Что ты правда меня всему научишь. Что с тобой я перестану загоняться, бояться и сжиматься в беспомощный комок. И… И надо было сразу сообразить, что твое бесконечные командировки — это не оправдание, что не может влюбленный мужчина отмахиваться от секса настолько легко. — Моргнув, я щурю глаза, чтобы поймать взгляд Марка сквозь мутную пелену, и успешно: он смотрит на меня напряженно и неотрывно, и его взвинченность электризует воздух.

Похоже, мой монолог бьет куда сильнее, чем можно было предположить. Не знаю, придумываю я или нет, но ощущение такое, что в эту минуту Марк отвратителен самому себе.

И я понимаю, что упиваюсь и собственной истерикой, и произведенным ею эффектом. Настолько, что мне впервые за многие годы нет никакого дела до чувств другого человека. И даже больше: мне хочется причинить боль и отомстить за свое разбитое сердце.

— Наверное, тебя тошнило от каждого поцелуя, да? — спрашиваю я едко и делаю к Марку несмелый шаг.

А потом еще один. И еще. Пока дистанция между нашими телами не сокращается до минимально возможной. Спасает только разница в росте — иначе мы бы уже столкнулись лбами.

Удивительно, но Марк молчит. С тех пор, как я начала плакать, он стоит неподвижно, не пытаясь ни возразить, ни остановить, ни успокоить.

Жизнь есть только в его глазах: темные и лихорадочные, они не съезжают с моего лица ни на миг. Отчего только больнее.

Что он видит? Результат своей мести?

— А как сейчас? — интересуюсь я и, запрокинув голову, устанавливаю с Марком зрительный контакт. С пошлым драматизмом взмахнув рукой, я внезапно тыкаю его в грудь острым ногтем. Усердно, надеясь оставить на коже синяк. — Еще тошнит от меня или уже не очень? На… — договорить я не успеваю.

Злые мужские руки падают на мои плечи хлесткими плетьми. Резко поддавшись вперед, Марк впечатывается в мои губы больным поцелуем.

Глава 21

Захлебнувшееся кровью сердце будто зависает над пропастью, не смея пошевелиться, и я немею вместе с ним, оглушенная. Не чувствую ни прикосновений, ни пронесшегося по венам пламени. Но лишь первые пару секунд. Затем ощущения обрушиваются на меня лавиной — внезапной, сокрушительной и смертельной.

Теплые и сухие, шероховатые на ощупь мужские