Российский колокол № 3–4 (35) 2022 - Литературно-художественный журнал Страница 38

И вот меня, на которого не раз равнялись ровесники, обвиняет в трусости сидящий напротив уверенный в себе седой человек со взглядом патологоанатома. Есин не знает, что у меня почти трясется от волнения голова и что, встреться я с кем-то взглядом надолго, она затрясется как у паралитика – последствия энцефалита, те самые, о которых предупреждал лечащий врач.

Есин не знает, что даже спустя несколько лет после того же самого собеседования я нередко не мог посмотреть в глаза даже ребенку. Чувствуя, какое я произвожу впечатление на людей, я напрягался еще сильнее и выглядел не самым лучшим образом. А шея просто каменела. Поэтому на экзаменах я избегал смотреть в лицо преподавателям. А если уж случалось экзаменатору сесть напротив и внимательно смотреть в глаза, то я ощущал себя тогда не в своей тарелке.

Но Есин этого, конечно, не знал. И все равно как-то не по-человечески, не как подобает известному писателю и знатоку жизни, посчитал меня шушерой, мелочовкой. А Есин уважает сильных, уверенных в себе. И не дай бог подать повод к сомнению – станет презирать (я далеко не первый).

Лит в далеком прошлом. И в отличие от дорогого сердцу Томского универа родным не стал. Да, альма-матер… только чужая.

И уверенный в себе энергичный человек, которого вспоминать не хочется, сам иногда продирается из глубин памяти и скребется по живому белыми холеными ногтями. И сто раз подумаешь, какой осторожности требует чужая душа. И будешь добрее. Такой вот урок человеколюбия.

История восьмая

Я стою в коридоре Литературного института. Задержался, уходя, чтобы просмотреть размещенные на стендах газеты и информацию. Мимо проходят люди. С некоторыми я здороваюсь – мои преподаватели. Однако большинство мне незнакомы. И это несмотря на то, что учусь уже на четвертом курсе. Институт камерный. Все как на ладони.

И каждый о каждом, от первокурсников до выпускников и преподавателей, знает не хуже, чем о членах собственной семьи. Но я заочник, вдобавок ко всему живу в собственной квартире, что и объясняет мое незнание. Старая как мир история: настоящая студенческая жизнь проходит в общаге. А если ты еще и заочник, появляющийся в учебном заведении нечасто, а в общежитии и вовсе несколько раз за шесть лет, то тут о полноценной студенческой жизни, а тем более о какой-то более-менее приемлемой информированности говорить не приходится.

Со стороны лестницы доносится звук шагов. Поворачиваю голову. Из-за угла появляется неприметный мужичок невысокого роста, скромно и неброско одетый: под серым пальто серый же костюмчик давным-давно уже вышедшего из моды покроя, наверное еще из добрых советских времен, и белая рубашка без галстука. Вижу его впервые и заключаю, что он, скорее всего, не из преподавателей. Хотя… все может быть в нашем институте, выделяющемся из числа всех прочих своей необычностью. Столько выпадающих из привычных норм людей, как здесь, нигде больше не увидишь. По некоторым студентам явно скучает психбольница, много пьяниц, да и преподаватели ангельским поведением не отличаются: могут и выпить крепко, и в морду заехать, хотя с них-то спрос как раз все ж таки суров: если уж слух пошел, выгоняют – при мне такое случалось. А уж по числу колясочников, инвалидов ДЦП и аутистов Лит наверняка займет твердое первое место среди вузов всего мира. Творческие люди, они всегда вне всяких стандартов.

При виде мужчины в моей голове проносится: «Наверное, какой-нибудь писатель среднего звена или вообще литератор, каких в Москве легион, зашел в гости к друзьям». Я вежливо киваю ему: «Здравствуйте».

«Литератор» задерживает на моем лице неожиданно теплый взгляд, только глаза очень грустные, а меня поражает, как цепок и глубок этот взгляд. Круглый лоб в пол-лица выдает человека-мыслителя, но с виду неказист, и энергии крупного человека, как от предыдущего ректора Есина, от него не исходит.

Мне начинает казаться, что где-то я его уже видел, но потом понимаю, что просто впечатлен его взглядом и что, скорее всего, он относится к типажу тех самых людей, при встрече с которыми обязательно возникает ощущение, что вы когда-то и где-то пересекались.

Отворачиваюсь. Прохожу вдоль стенда и останавливаюсь возле развернутого для чтения газетного листа. С фотографии на меня глядит… тот самый «писатель среднего звена». А под ней подпись: «В. Г. Распутин».

История девятая

Первого сентября в наш седьмой «А» пришла новенькая – Таня. Вскоре мы узнали, что перевелась она к нам из-за какой-то неприятной истории, какой – мы не задавались вопросом, потому что новенькая быстро освоилась и стала своей. Труда ей это не составило: характер лидера; к тому же худенькая и жилистая, ростом выше среднего Таня оказалась прекрасной бегуньей и, не говоря уже про девочек, обгоняла и большинство мальчишек нашего класса.

Самые сильные и ловкие всегда вызывают особое уважение. А Таня вдобавок и училась хорошо. Ни по какому предмету не блистала и тем не менее была крепкой хорошисткой – не зубрилой, все понимала сама и давала списывать другим. Как говорится, своя девчонка, но в какой-то момент в одночасье превратилась в изгоя класса, совершенно как в фильме «Чучело». Причины уже и не вспомню, просто вдруг уважение сменилось презрением. Самые хулиганистые мальчишки могли плюнуть ей на портфель или незаметно приколоть булавкой к фартуку на спине листок с оскорбительной надписью.

Таня терпела. Поначалу, правда, пыталась сопротивляться, а потом смирилась, как смиряется перед разъяренной стихией рыбацкая шхуна, спуская все паруса, чтобы не опрокинул ветер.

Только что закончился урок физкультуры. Гардеробщица тетя Дуся ушла в другое крыло мыть полы, и мы, стайка оголтелых подростков, у некоторых из которых уже пробиваются усы и бас, издеваемся в вестибюле над Таней. Ее, напоминающую забившегося в угол худенького цыпленка с выпирающими острыми лопатками из сильно ссутулившейся спины, нам ни капли не жалко. Точнее, нет: что-то в душе все-таки саднит, но вид жертвы раззадоривает, заглушает этот жалкий внутренний шепот угнетенной совести, потому что мы все считаем себя сильными, волевыми. И нам хочется, чтобы об этом знали не только мы сами. Пусть это увидят и другие! Плевки сменяются на пинки.

Я шустрый, привык проявлять смелость и порой даже бесшабашную отчаянность. И сейчас тоже не хочу отставать от прочих. Уподобляться верблюду мне зазорно, даже как-то противно. И пинать примитивным способом тоже считаю мелочью, ведь в негласном рейтинге самых сильных драчунов класса я делю почетное третье место с Саней Асеевым. Правда, все растут, а я по-прежнему остаюсь все таким же маленьким и худым и стою на физкультуре предпоследним среди