Россия: страна, которая хочет быть другой. Двадцать пять лет – взгляд изнутри - Хайс Кесслер Страница 9

и ее маленькой дочерью годом ранее, но тем летом нам не довелось встретиться, и она решила прийти на вокзал, чтобы повидаться со мной. Таня была явно смущена моим окружением, а среди ребят ее появление вызвало переполох и косые взгляды. На этом перроне лицом к лицу встретились приверженцы двух разных миров, и единственное, что их объединяло, – это то, что и те и другие пришли проводить меня в дорогу. Находясь на некотором расстоянии друг от друга, они махали вслед поезду, связанные лишь двумя невидимыми линиями, сходящимися на мне.

Стабилизация

Только в первом десятилетии нового века в стране несколько свыклись с изменениями и приняли их. Внезапно люди стали двигаться по жизни более свободно и уверенно. Соседи стали здороваться на лестничной площадке; автомобилисты – останавливаться на пешеходных переходах; в магазинах и у прилавков люди стали разговаривать друг с другом, а не обмениваться очередью коротких вопросов и ответов. Если ты с кем-то заговаривал, тебя уже не пугались, опасаясь, что ты пытаешься на них заработать или куда-то их втянуть.

Этот поворот к нормальной жизни вырисовывался в разных областях все более отчетливо. Откуда взялась эта новая вера в собственные силы? Без всяких сомнений, часть ответа на этот вопрос содержится в возросшем материальном благосостоянии. Начиная с 1999 года экономика возобновила рост и, опираясь на высокие мировые цены на нефть, стала постепенно выкарабкиваться из глубокой пропасти кризиса. Занятые в бесперспективных и нерентабельных секторах стали искать другую работу, переучивались или тем или иным образом меняли профессию. Зарплаты выплачивались, доходы росли, и работы было предостаточно. Может быть, даже более важным является то, что многие люди начали реально ощущать на себе выросшее благосостояние, а это способствовало и росту «уверенности в завтрашнем дне» со всеми благотворными психологическими последствиями такой уверенности.

Но дело было не только в возросшем материальном благополучии как таковом. Оно подкрепляло более длительный, но поступательный процесс привыкания, приспособления к произошедшим переменам. Зачастую это проявлялось в мелочах. Так, например, почти двадцать лет в Москве существовал явный водораздел между теми, кто иногда пользовался такси, перемещаясь по территории этого колоссального города, и теми, кто ездил исключительно на общественном транспорте, что было утомительным занятием со значительными временными затратами. Этот выбор определялся как вопросом денег – такси, естественно, намного дороже метро или автобуса, – так и отсутствием навыка, страхом перед чужим миром, миром, в котором нужно договариваться о цене и в котором человек рисковал быть обманутым. И вдруг такси стали пользоваться даже те, кого раньше ни за какие коврижки нельзя было туда заманить, пусть и предложив им оплатить поездку. Внезапно их отношение к такси изменилось.

Поменялось и отношение к метро. В новой России владение автомобилем было вопросом статуса, и гордые автолюбители, как правило, хвалились тем, что их нога годами не ступала в метро. Метро – для простых смертных, машина – для тех, кто мог ее себе позволить. Но из города, где еще в начале 1990-х годов по широким бульварам и шоссе ездили только редкие «Жигули» и «Волги», Москва – в результате быстро растущей экономики и уровня благосостояния – стремительно превращалась в одну сплошную фатальную «пробку». Изнурительные заторы парализовали автомобильное движение, и в час пик было не исключением потратить три-четыре часа, чтобы преодолеть расстояние, которое ночью преодолевалось за тридцать минут. Но даже это не могло побудить автомобилистов отказаться от машины. Они были готовы лучше потратить четыре часа в пробке, чем спуститься в метро. Во всяком случае, в машине ты находился в своем мире, а не в толпе.

Так продолжалось до тех пор, пока автовладельцы не сдались и публика в метро стала более смешанной. Деловые люди в костюмах и хорошо одетые женщины с безупречным макияжем, направляющиеся на работу, смешивались в облицованном мрамором метро с прежней его публикой – студентами, пожилыми людьми и рабочим людом.

Можно привести еще много примеров того, как общество постепенно свыкалось с преобразованиями и медленно, но верно находило способы справляться с новой реальностью. Одной из опор стала для многих вера.

Религия в СССР никогда не поощрялась. В одни периоды за нее жестоко карали, в другие – терпели на условии, что она не препятствует государству и партии управлять страной. Если человек стремился к карьере, ему лучше было обходить церковь стороной. Свобода вероисповедания, появившаяся с распадом СССР, дала толчок религиозному взрыву: кроме возродившегося интереса к традиционным религиям, появились новые религиозные направления, секты и системы мировоззрения. Активно стало расти число Свидетелей Иеговы, баптистов, мормонов, кришнаитов и представителей других вероисповеданий и культов.

Помимо религии, широкое распространение в девяностых получили самые невообразимые формы оккультизма, астрологии и мистического целительства. Помню, как в 1995 году мы с другом Васей ездили в Санкт-Петербург, где, как обычно, снимали комнату у пожилых людей, предлагавших на вокзале свои услуги гостям города. Наша хозяйка оказалась последовательницей гуру Саи Баба, и на стене комнаты красовалась вырезанная из газеты фотография гуру с зеленым попугаем на плече. Этого попугая, если верить словам хозяйки, «Саи Баба материализовал как раз перед тем, как сделано фото»… Религия, секты и астрология не только удовлетворяли потребность людей в моральном и практическом компасе в смутное время, но и давали объяснение изменениям в жизни, которые не охватывались разумом.

В ходе двух следующих за распадом СССР десятилетий произошел колоссальный, глубокий культурный поворот. Из общества, не знакомого с западной культурной революцией 1960-х, Россия превратилась в плюралистическое общество, во многих отношениях сравнимое с нашим. Эта культурная революция произошла всего за два десятилетия и проявлялась во многих областях жизни. Картина, которую я описываю, в основном базируется на Москве и других крупных городах, таких как Санкт-Петербург, Екатеринбург и Владивосток, но та же тенденция прослеживалась и в небольших городах и селах, хотя в провинции, как это бывает во всем мире, перемены происходили не так стремительно.

На самом элементарном уровне этот культурный сдвиг проявляется в терпимом отношении к стилевому разнообразию, пусть даже и во внешности. Если в начале 1990-х длинные волосы, оригинальная одежда, татуировки и, представьте себе, пирсинг служили зачастую поводом для агрессии, то сейчас все это стало общим местом и редко вызывает критику или насмешки. Наоборот, Москва, кажется, превратилась в мировую столицу хипстеров, если судить по креслам-мешкам в парке Горького, винтажным бутикам и ультрасовременным кофейням на любой вкус. На улицах можно одновременно встретить молодых мужчин с пучком волос на голове, парней с ирокезами, эмо с черными локонами, бритых наголо