От Рабле до Уэльбека - Оксана Владимировна Тимашева Страница 58

мы уйдем. Иными словами, и музыкальное, и мифологическое прямо устремляются в космическое, виртуальное для человека на земле измерение.168 Если денотат мотива вторичен, производен от звучания, то звук в поэзии семантичен и является средством выявления. В поэтическом тексте созвучия— это всегда звуковой курсив. Поиск кросс-семиотических связей в особенности характеризует поэтов-символистов (А. Рембо), но новаторское соединение цвета и музыки есть в «Прометее» (поэме огня) А. Н. Скрябина (1910), где и цвет, и свет не просто аккомпанировали звуку, но ощущались композитором как «часть содержания», в такой мере, что он включил в партитуру симфонической поэмы специальные ремарки, определявшие партию света.

В сопоставлении с музыкой поэзия осознавала себя как меньшее рядом с большим, как обертон по отношению к основному тону. Но на делеона «теснила» музыку, вторгаясь в ее «заповедные территории». В бесконечно долгой истории взаимодействия музыки и слова творчество поэтов начала XX века стало фазой верховенства музыки, чаще идеальной, умопостигаемой, связанной со строением художественного текста, предвосхищением открытия тайн. Текст музыкального произведения всегда пишется в каком-то определенном ключе, который указывает значение всех нот, нанесенных на линейки нотоносца: «В некой разлиновнности нотной / Нежась наподобие простынь / Железнодорожные полотна/ /Рельсовая режущая синь!/» (М. Цветаева) Музыкальные произведения существуют в воображаемом пространстве и в реальном времени. Исследуя пространственную составляющую образов, и видя, как она соединяется с временной, можно извлечь нечто полезное для «музыки цветов и форм».169

О публицистике Шарля Пеги

Публицистика Шарля Пеги представляет собой сплошную нить размышлений, часто написанных в жанре диалога. Во французской литературе жанр литературно-публицистического диалога имеет блестящую предысторию. В эпоху Просвещения в этом жанре писали Дидро, Фенелон и Паскаль. Во времена Пеги к диалогу тяготел Ренан: «Диалогическая форма не имеет догматического характера, она позволяет последовательно излагать разные стороны проблемы, не делая того или иного вывода». Судя по статьям Пеги, на мысль о создании диалогов натолкнули его «Провинциальные письма» Паскаля и «Диалоги» Ренана, однако он создал все же свой собственный жанр.

Это не философствование (здесь есть оттенок пренебрежения), не анализ (это ближе к науке), не рассказ и не исследование. Читая Пеги, мы как будто видим сложную работу мысли. Она не прикрыта, обнажена. При этом писатель не уходит в область ассоциаций и ощущений, а в мире реальных понятий и представлений строит свои многоступенчатые рассуждения.

Шарль Пеги попробовал себя во многих жанрах публицистики от газетной информационной статьи до биографического очерка. Ему очень удавался памфлет, но «коньком» его стал диалог, ярко публицистический в его случае, из-за политической злободневности и тенденциозного освещения фактов. Он доносит определенную мысль или целую систему мыслей, доказывая ее путем высказывания противоположных суждений, путем спора или обмена мнениями двух или нескольких оппонентов. Именно диалог стал любимым и предпочитаемым жанром Пеги. В нем лучше всего он мог удовлетворить свою потребность в обстоятельном рассуждении, которое должно было помочь отыскать истину.

Первое произведение, названное самим Пеги «диалогом», это его эссе «Марсель» (полное название: «Марсель или первый диалог о Гармоничном городе»). Определение «Марселя» как диалога— произвольное желание автора. Возможно, он имел в виду в качестве оппонента незримого собеседника-читателя, а может быть, противоположением монологической речи должна была служить набившая всем оскомину действительность.

Строго говоря, жанр этого произведения Пеги определить затруднительно. Это не фантастический «город Солнца» и не «письмо в 2000-й год»; это не очерк и не статья ученого. «Марсель» написан так, как часто пишут записные книжки или дневники— тезисно. Иногда этот тезис представляет собой абзац в десять строк, иногда — в лист, а местами можно встретить мысль, длиной в предложение — сентенцию. Так что «Марсель», исходя из особенностей его формы, скорее всего, можно было бы отнести к описательно-моралистической прозе, преемственно связанной с «Опытами» Монтеня, «Мыслями» Паскаля, «Максимами» Ларошфуко, или «Характерами» Лабрюйе-ра. Правда, нужно подчеркнуть, что «Марсель» так же, как и другие произведения Пеги, отличает настойчивая логическая связность и приподнято-поэтический стиль.

Впрочем «Марсель»— скорее исключение в творческом багаже писателя. Зато многие последующие его статьи прямо подвертываются под жанр диалога. Особенно выразительным примером может послужить серия статей «О гриппе» («De la grippe», «Encore de la grippe», «Toujours de la grippe», 1900 r.).

Заинтриговывает название серии. Соответствует ли оно содержанию? Отчасти соответствует. Автор тяжело болен гриппом, его одолевают грустные мысли, и он пытается взглянуть на мир «sub specie mortalitatis». Такой взгляд дает лишь самое общее представление об этой серии. Для того чтобы сплести разнообразные мысли воедино, Пеги использует диалог, разговор двух лиц: к больному автору приходит доктор, а с доктором можно поговорить о чем угодно: о болезни, о смерти, о политике. Это далеко не тот диалог, какие мы встречаем в драматическом произведении, т. е. разговор, позволяющий представить различные характеры персонажей. Доктора-моралиста от больного автора тут вообще нельзя было бы отличить, если бы не ремарки: «сказал доктор», «сказал я».

Авторская раздвоенность по замыслу Пеги, должна помочь читателю проникнуть в сущность предмета. Усложняя процесс выяснения вопроса, он добивается «самостоятельного мышления» и от читателя. Пеги всегда помнил о направленности своего журнала на провинциала: его надо заставить «думать». В этом он очень рассчитывает на форму диалога, беседы, пробуждающей способность аргументировать, ставить вопросы и отвечать на них.

Однако далеко не все в жанровом отношении у него было удачно. Он не может часто «менять регистры, вставать во взаимоисключающие позиции. Очень характерно в этом смысле замечание его друга Ромена Ролана: «Пеги был человеком порывистым и постоянно спешащим, вечно спешащим, что не мешало ему, когда нападала охота, произносить длинные монологи; а он их именовал «диалогом»170. По призванию сына Шарля Пеги— Марселя, его отец записывал на бумагу сразу все, что ему приходило на ум, а потом при помощи клея и ножниц пытался скомпоновать мысли. Удачная композиция возникала далеко не всегда. Вообще, статьи Пеги очень трудны для чтения.

Не прочтя их от первого до последнего слова, невозможно понять, что хотел сказать автор. Сначала он, как будто, собирается говорить об одном, но, не будучи в состоянии сосредоточиться, перекидывается на другое, потом на третье, и часто название статьи отражает только один аспект, затронутый писателем, которому количественно (в страницах и строках) может быть уделено меньше всего места.

Размышляя о сиюминутном, Пеги стремится отразить его во всем многообразии и полноте. Несмотря на видимое желание найти рациональный подход к жизни, он зачастую скатывается к объективизму и эклектичным оценкам тех или иных явлений, что дает его