Самый тёмный грех - Ноа Хоуп Страница 40

– Хорошо. – уголки его губ слегка приподнялись в почти незаметной улыбке. – Постарайся расслабиться. И не показывай страх. Они им наслаждаются.

Он вошёл в меня медленно, осторожно, как будто искренне боялся причинить боль. Я зажмурилась, подавляя стон. Это было не так ужасно, как я себе представляла. Вместо боли и унижения я ощутила странное чувство… благодарности. Он защищал меня, как мог, даже ценой собственного достоинства.

Мексиканец загоготал, его голос был хриплым от возбуждения.

– Вот это я понимаю! – крикнул он. – Давай, Лукас, покажи сучке, кто тут главный! Не подведи босса! Раздвигай ей ноги шире! А ты детка, устрой шоу, покажи, на что способна!

Лукас бросил на него быстрый взгляд, полный ненависти, но тут же снова повернулся ко мне, его глаза смягчились.

– Мне так жаль, что тебе приходится через это проходить. – прошептал он, и его губы коснулись моих в лёгком, почти невесомом поцелуе.

– Всё в порядке. – соврала я, пытаясь убедить в этом не только Лукаса, но и себя.

– Не бойся. – прошептал он, снова целуя меня, на этот раз чуть дольше и настойчивее.

Его поцелуи стали глубже, увереннее, и я почувствовала, как лёд страха постепенно начинает таять, уступая место чему-то давно забытому. В этом жесте отчаяния, в этой вынужденной близости было что-то, что заставляло моё сердце биться чаще, разгоняя кровь по венам, а живот скручиваться.

– А ты неплох, Лукас! – прокричал Хосе. – Давай, давай, не стесняйся!

Лукас игнорировал его, полностью сосредоточившись на мне. Его движения стали ритмичными, настойчивыми. Он шептал мне на ухо слова утешения, нежности, которые звучали так правдоподобно в этом театре абсурда, что я сама начинала верить в них.

– Ты молодец. – прошептал он, его голос был хриплым от напряжения. – Всё будет хорошо.

Его слова были как бальзам на душу, дарили крошечный лучик надежды в этом кромешном аду. Я отвечала ему шёпотом, цепляясь за его слова, как за спасательный круг. Неожиданно для себя я почувствовала, как напряжение отступает, сменяясь волной странного, неуместного возбуждения.

– Расслабься. – прошептал Лукас мне на ухо. – Всё хорошо. Я с тобой.

Я закрыла глаза, отдаваясь ощущениям, стараясь забыть, где мы и кто на нас смотрит. Это было странно, неправильно, но… не отвратительно, как я думала сначала. Казалось, что в этом безумии и грязи, но также в его объятиях, в вынужденной близости зарождалось что-то… настоящее, что помогало мне держаться на плаву.

– Вот так. – прошептал Лукас, и его голос сорвался. – Ещё немного.

И время как будто остановилось. Мы существовали лишь друг для друга, в этом маленьком мирке, созданном посреди ужаса. Мексиканец продолжал выкрикивать пошлые комментарии, но мы уже не слышали его.

Когда всё закончилось, я чувствовала себя странно опустошённой и в то же время… защищённой. Лукас смотрел на меня с какой-то смесью боли, нежности и решимости.

– Я сдержу своё обещание. – прошептал он, прижимая меня к себе. – Я вытащу тебя отсюда. Чего бы мне это не стоило.

И в этот момент я поверила ему. В аду, где царили жестокость и отчаяние, родилась надежда. Маленькая, хрупкая, но невероятно сильная.

Настоящее время.

Та ночь, проведённая с Лукасом, была единственной светлой вспышкой во всём том кошмаре, что я пережила в плену. Его тёплые объятия, шёпот на ухо и нежные поцелуи – всё это казалось сном, слишком хорошим, чтобы быть правдой. Но последующие ночи без него превратились в агонию, как будто свет погас, оставив меня наедине с тенями. Его отсутствие стало мучительной пустотой, которую ничто не могло заполнить.

Когда Хантер забрал меня, он настоял на том, чтобы я обратилась к психотерапевту. Мои воспоминания были настолько хаотичными, затуманенными шоком и болью, что я долго не могла собрать их воедино, даже с помощью врача. Я не понимала, что тот самый «новенький», и есть Лукас, который в итоге освободил меня. Теперь же, когда память вернулась, сомнений не оставалось – Лукас, или Римо, не знаю, как точно называть его, сдержал своё обещание и вытащил меня из ада.

– Лукас… – выдохнула я, глядя на бескрайнее море, простирающееся передо мной. – Почему ты не рассказал мне правду о себе?

Но вместе с образом Лукаса, с эхом его прикосновений, вернулись и они… Другие мужчины, чьи руки не знали нежности, чьи глаза были пусты, как зимнее небо. Чужие, грубые, оставившие на теле и душе лишь шрамы.

Я обхватила голову руками, пытаясь остановить этот безумный калейдоскоп ужасов. Но он лишь набирал обороты, затягивая меня в тёмную воронку воспоминаний. Опять тот подвал, сырость и запах затхлости, скрип двери…

Мне казалось, что я снова там, в том аду, переживаю всё заново. Каждый вдох давался с трудом, сердце колотилось так, будто вот-вот разорвётся. Я задыхалась, захлёбываясь в слезах и образах прошлого. Воздуха не хватало, как будто кто-то сдавил горло железными тисками.

Выход был только один. Отыскав на земле окровавленный осколок стекла, я потянулась к нему дрожащими пальцами, поднесла его к руке и со всей силы полоснула предплечье. Пока наконец не пришёл покой и… темнота.

Глава 19. Лукас

С тех пор как Эмилия умерла у меня на руках, моя жизнь превратилась в бесконечную ночь, где мрак и тьма стали единственными спутниками. Я стал похож на призрака – то зловещее видение, которое бродит вдоль осыпающихся стен своего замка, где когда-то царила радость, а теперь – лишь мёртвая тишина. Но когда я увидел Дану, распростёртую на земле в луже собственной крови, эта ледяная тьма, наконец, треснула, обнажив жестокую реальность, куда более ужасную, чем все мои кошмары из прошлого, собранные вместе. Меня охватил не просто страх – это был первобытный, животный ужас, ледяные когти которого вонзились в моё очерствевшее сердце, разрывая его на кровавые ошмётки.

Дана, сама того не ведая, стала частью меня, проросла в душе, стала моей плотью и кровью. И теперь её вырвали с такой жестокостью, что осталась лишь зияющая рана, от которой, я знал, я никогда не смогу оправиться.

Последний гвоздь в мой прогнивший, давно уже разваливающийся гроб.

Словно в замедленной съёмке, я вспомнил момент, когда она выбежала из дома, хлопнув дверью так сильно, что задребезжали стёкла. Я не сразу последовал за ней, и не потому, что не хотел; я просто не мог заставить себя действовать. Её ярость, её боль были осязаемы, вибрировали в воздухе.

Что я, этот эмоционально кастрированный ублюдок,