Закон бессмертных - Джули Кагава Страница 43

Я достала нож и сделала в полу палатки длинный разрез, обнажив поросшую травой землю. Так у меня хотя бы будет путь к спасению, если в палатку проникнет солнечный свет. Или если случится нечто непредвиденное и надо будет срочно выбираться. Всегда оставляй себе путь к отступлению — первое правило Периферии. Может, эти люди и выглядели дружелюбными и непритязательными, но осторожность никогда не повредит. Особенно с такими, как Джебедайя Кросс. И Рут.

Я легла и натянула одеяло на голову, надеясь, что никто не потревожит мой сон. Когда темнота окутала меня и мысли сделались медленными и тягучими, я кое-что поняла. Первое — я не смогу жить вот так вечно, и второе — Иезекииль Кросс слишком хорош для этого мира. ***

Всю первую неделю я была на волосок от гибели.

К счастью, я не сгорела в своей тонкой палатке, хотя доводилось просыпаться от неприятного тепла — в эти минуты мне хотелось лишь зарыться в прохладную землю, подальше от солнца. Что до проблемы с караулом, то на вторую ночь я поговорила с Зиком и убедила его всегда ставить меня в первую смену. Это означало, что нужно бодрствовать пару часов после рассвета, и поначалу это было пыткой. Мой длинный плащ защищал меня от самых опасных первых утренних лучей, и я выживала, постоянно оставаясь в тени и не поворачиваясь в сторону солнца. Но настоящие страдания причиняло бодрствование в то время, когда мои вампирские инстинкты отчаянно приказывали мне спать, уйти от света. Наконец я решила воспринимать это как упражнение — такое мог бы дать мне Кэнин — на развитие умения сохранять активность как можно дольше.

Еще одной проблемой были мои товарищи-люди. Если не считать Рут, которая так и продолжала вредничать и кидать на меня убийственные взгляды, стоило мне только посмотреть в сторону Зика, и Джеба, который относился ко мне с такой же суровой холодностью, как и ко всем остальным, вели они себя весьма дружелюбно. И в этом не было бы ничего плохого, не будь они к тому же все ужасно любопытны. Меня постоянно спрашивали про город, каково было там жить, как я сбежала. Я отвечала расплывчато и наконец смогла убедить взрослых, что мне просто слишком больно вспоминать прошлое. К моему облегчению, расспросы в конце концов прекратились, и все преисполнились ко мне пониманием, едва ли не граничащим с жалостью. Меня это устраивало. Пусть думают, что жизнь в Нью-Ковингтоне меня страшно покалечила — так легче скрывать настоящую причину, по которой я напрягаюсь, едва услышав слово «вампир».

Увы, это была не единственная проблема с людьми.

Сложно было есть, точнее, не есть. Приемов пищи у нас было два: первый — когда все просыпались, второй — перед закатом, когда разбивали лагерь. Рацион был простой: полбанки бобов или пара полосок сушеного мяса, а также все, что удавалось найти или добыть на охоте.

Это, разумеется, были самые желанные моменты суток, а после целой ночи вынужденной безостановочной ходьбы всех мучал голод.

Кроме меня. И мне приходилось проявлять изобретательность, придумывая, как незаметно избавиться от еды. С мясом и другими сушеными продуктами было легко — я прятала их в рукавах или карманах, а потом выкидывала. С консервированными бобами, фруктами и жарким было сложнее. Когда получалось, я отдавала свою порцию или вываливала ее в чужую миску, правда, проворачивать такое бесконечно было невозможно — рано или поздно люди что-то заподозрят. Иногда я врала, что уже поела, а однажды даже проглотила несколько ложек томатного супа перед Зиком и Джебом. После чего сумела продержаться сколько требовалось, чтобы спокойно отойти за дерево и протошниться.

Мне было немного совестно выбрасывать драгоценную, редкую еду. И периферийная уличная крыса внутри меня изводилась от досады всякий раз, когда я выкидывала в кусты отличное мясо или бросала в яму консервированные бобы, но что я могла сделать? Если я не буду поддерживать иллюзию человекоподобия, люди начнут что-то подозревать. Как Рут, у которой уже был на меня зуб. Иногда я слышала, как она говорит обо мне с остальными, сея недоверие и страх. Большинство взрослых — Тереза, Сайлас и Дороти — почти не обращали на нее внимания, у них были заботы посерьезнее ревнивых обвинений девочки-подростка. Но кое-кто — Мэтью, Бетани, даже Джейк — начали посматривать на меня с сомнением. Это бесило, но поделать с этим я ничего не могла.

Однако больше всего меня тревожил Джеб, безмолвный судья, от чьих пристальных серых глаз ничего не могло скрыться. Но даже при том, что он был предводителем, он существовал словно бы отдельно от остальных. Джеб почти никогда ни с кем не разговаривал, и подходить к нему боялись все. В каком-то смысле это было даже хорошо — в своей отрешенности он, похоже, не придавал значения тому, что говорят или делают люди, заботясь лишь о том, чтобы они выполняли его приказы. Если бы не передающий его распоряжения Зик, то Джеб вообще бы ни с кем не взаимодействовал.

Честно признаться, я могла бы поспорить, что мне об этих людях известно больше него. Я знала, что Калеб обожает сладкое, а Рут до ужаса боится змей — эта информация мне весьма пригодилась, когда я нашла на дороге ужа и подбросила ей в палатку. Весь оставшийся вечер я хихикала, вспоминая ее вопли. Я знала, что Тереза, хромоногая пожилая женщина, и Сайлас, ее муж, женаты тридцать девять лет и следующей осенью готовятся отпраздновать юбилей. Я знала, что Джейк потерял свою супругу во время нападения бешеных три года назад и с тех пор не разговаривает. Все эти факты, воспоминания, обрывки их жизней оседали внутри меня — при всех моих стараниях держаться отстраненно. Я не хотела знать об их прошлом, об их жизни, я не хотела знать о них ничего. Потому что я прекрасно понимала, что однажды мне придется выбрать кого-то из них, чтобы покормиться, — и как я буду это делать, зная, что Дороти падает в обморок при виде крови, а восьмилетняя Бетани как-то зимой чуть не умерла от укуса лисы?

Но больше всего восхищал и смущал меня Зик. Было очевидно, что все его обожают — будучи правой рукой Джебедайи, он тем не менее всем помогал, обо всех заботился. И при этом никогда ни о чем не просил, не ждал помощи в ответ на свою помощь. Ко взрослым он относился с уважением, к детям — с терпением, и я не могла понять, как получилось, что они с Джебом настолько разные. А может быть, Джеб мог позволить себе быть таким благодаря Зику. Это казалось несправедливым — взваливать на Зика столько ответственности, потому что сам Джеб не хотел ни во что вмешиваться, — но кто бы меня спрашивал?

Однажды ночью, когда мы разбили лагерь раньше обычного, я подошла к костру и с изумлением обнаружила, что Зик сидит у огня и читает Бетани и Калебу. Едва веря своим глазам, я подобралась ближе. Но он и правда читал своим тихим мягким голосом из большой черной книги, которую держал на коленях, а дети пристроились по бокам.

— «Моисей простер руку над морем, — негромко произнес Зик, глядя на страницу перед собой, — и с рассветом воды сомкнулись. Египтяне бежали навстречу морю и Господь смел их в воду. Вода хлынула назад и накрыла колесницы и всадников — все войско фараона, которое ринулось за израильтянами в море. Не спасся никто.

Но израильтяне перешли через море, как по суше: одна стена воды стояла у них справа, а другая — слева. В тот день Господь спас Израиль от египтян, и Израиль увидел их мертвыми на берегу. Когда израильтяне увидели великую силу, которой Господь сразил египтян, то их охватил страх перед Господом. Они поверили Ему и Его слуге Моисею».

В горле у меня набух горький ком. На мгновение я увидела, как мы с Шестом сидим, прижавшись друг к другу, в моей холодной каморке над раскрытой книгой. Зик не поднял глаз, не заметил меня, но я слушала его негромкий спокойный голос, смотрела, как Калеб и Бетани ловят каждое его слово, и чувствовала, как внутри занимается странная тоска.

— Иезекииль! — прогремел Джебедайя, и Зик поднял голову.

Увидев старика в нескольких ярдах, он закрыл книгу и дал ее в руки