Амурская соната Чёрного Дракона - Алексей Ветров Страница 9

– Сейчас, – прошептал Максим. – Десять.

Они прошли вдоль кромки, где вода трётся о камень, и нащупали узкий проход между домами. Проход был скрыт крошечным навесом с выцветшей надписью «чай». Навес дрожал, хотя ветра не было. Марина услышала, как кулон стучит о кость груди – тихо, но ровно – и совпала с ним дыханием. «Раз – и. Два – и…» В первый раз в жизни она почувствовала, как музыка собирается не в пальцах, а в шаге.

Внутри – узкий коридор, вперёд уходят три ступени, потом пять, потом семь. На каждой – выбит крошечный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь. На «двери» коридор закончился. Собственно – дверь. Светлая, из дерева, с полосами, похожими на прожилки листа. На косяках – ни гвоздя. В щели – пахнет сушёным чаем и дождём, которого всё не было.

– Дом Белых Масок, – сказал Максим почти нежно, как зовут того, кого нельзя назвать громко. – Стучи.

– Чем? – спросила Марина.

– Своим именем, – ответил он. – Только своим.

Она поднесла кулак – не к дереву, к воздуху перед дверью. И произнесла ровно, без украшений:

– Я – Марина Морозова. Я пришла забрать ту, кому пообещали пустой дом. У меня есть огонь.

Дверь не открылась. Но в воздухе что‑то насторожилось. Как собака в глубине дома, подняла голову от сна.

– Видишь? – спросил Максим почти шёпотом. – Имя – поводок.

– А ключ? – Марина вдруг улыбнулась – не чужому миру, себе самой. – Ключ – игра.

Она вытащила из памяти самую простую мелодию – ту, что играла Лизе, когда та была маленькой, и дождь стучал по подоконнику Владивостока. Мелодия была тёплой, без затей, с одной хитростью – не в ноте, в паузе. Марина ударила пальцем по дереву – мягко, словно по струне, и паузу – выдохнула.

Дверь дёрнулась, как сердце. Потом снова – как вторая, чуть более глубокая доля. И открылась. Внутри пахнуло… домом. Не чужим, любым. Тем, где вещи стоят не идеально, но правильно.

– Дальше – быстро, – сказал Максим. – Белые маски умные, но обидчивые.

За дверью – зал без мебели, только длинный узкий стол у стены. На столе – ряд масок. Они были белыми, как молоко, и каждая ничем не отличалась от другой, кроме одного – на обороте у каждой был вырезан крошечный знак. Рыба. Лист. Лодка. Дом. Огонь. Глаз. Дверь. Семь. Марина оглянулась на ступени в коридоре – и поняла: порядок – это не декор. Это рукопожатие.

В дальнем конце зала – занавесь. За занавесью – шёпот воды. И голос. Молодой, упрямый, как шаг Лизы.

– Я не боюсь, – сказала она кому‑то. – Я просто не умею дышать по‑вашему. Научите – и я уйду.

– Она говорит им правду, – прошептал Максим. – Это их раздражает.

Марина сделала шаг, второй, третий. Белые маски на столе чуть повернулись – не видно было движения, но воздух у стола стал гуще, как сироп. Кулон у неё на груди положил чешую вправо – вдох – и влево – выдох. Она подошла к занавеси и не подняла её – распахнулось само.

Комната за занавесом была пустой. В центре – круг воды в каменном полу. Над кругом – воздух, плотный, как стекло. В этом воздухе – Лиза. Она стояла на цыпочках, руки вытянула вперёд, будто пробует температуру. Глаза у неё были ясные и слишком широкие, как у тех, кто долго смотрел в одну точку, не мигая.

– Лиза, – сказала Марина. – Это я.

Девушка повернула голову. Улыбнулась – так, словно знала, что этот момент будет. И в этой улыбке не было облегчения. Был выбор.

– Мне обещали дом, – сказала она. – Но дом – пустой. Я не хочу жить в пустоте. Я хочу жить в звуке.

– Тогда пойдём, – тихо ответила Марина. – У меня есть звук.

– И огонь, – добавил Максим, ступая в круг так, будто наступает на тонкий лёд. – Мы снимем с тебя обещание. Оно не твоё.

Белые маски, стоявшие по краям, сделали микрошаг, не сходя с места. Это был не протест – напоминание о правилах. Максим кивнул им – уважительно, как старшим в роду – и опустил ладонь в воду. Вода не намочила кожи. Она взяла её – как чашка берёт чай, меняя его вкус незначительно, но решительно.

– Пять – стой, – сказал он. – Семь – слушай. Девять – иди.

Марина не поняла, кому он считает – себе, ей, воде, маскам, Лизе, – но послушалась дыханием. На «пять» кулон легонько толкнул грудь изнутри, на «семь» Музыка поднялась на ноту, которую она никогда не брала, но знала, где она живёт. На «девять» воздух над водой дрогнул, и Лиза шагнула. Не вниз – к ним. Настоящий шаг: тяжесть тела, шорох ткани, вздох.

– Дом – там, где тебя ждут не стены, – сказала Марина ей в волосы, пахнувшие речной прохладой. – Пойдём.

Белые маски не двинулись. Но когда они выходили из зала, одна маска на столе чуть повернулась – знак на обороте оказался «дом». Иероглиф «дом» был вырезан неуверенно, как будто тот, кто резал, впервые взял нож.

– Они не злые, – прошептала Лиза у двери. – Они – аккуратные. Им страшно, когда кто‑то делает громко.

– Тогда уйдём тихо, – сказал Максим. – Но быстро.

Коридор не спорил. Ступени приняли их шаг, как принял бы их любой приличный мост. За дверью – тот же узкий проход, тот же навес, та же вода у кромки. Бумажная лодка унеслась далеко – там, где река делала вид, что устаёт.

– Благодарим, – сказал Максим небу. Или воде. Или городу. Неважно.

Марина посмотрела на Лизу – в глазах у неё уже исчез тот дикий, слишком широкий блеск. Он сменился обычным – человеческим. Уставшим. Но настоящий человеческий взгляд способен на то, на что не способна никакая маска: в нём помещается «после».

– Мы ещё вернёмся? – спросила Лиза. – Я должна кое‑что сказать тем, кто пообещал.

– Вернёмся, – сказал Максим. – Только в другой день и с другими словами.

– И с Лизой, – добавила Марина. – Мы возьмём её руку и проведём через тот мост, который помнит наши имена.

Вдалеке, где сливаются две тени домов, прозвучал знакомый щелчок – металлический наконечник о камень. Шао Гуй не забыли. Они не умеют забывать. Но в этот раз щелчок прозвучал не как угроза, а как признание – «вы прошли». Возможно, им тоже нужен был дом. Но это уже другая история.

Мин стоял всё там же, по щиколотку в воде. Он поднял взгляд