Гоцюй - Джин Соул Страница 22

смотрелась бы лучше. Но А-Цинь не решилась: если бы они закончились, ей пришлось бы отчитываться, на что она их пустила, а это грозило разоблачением вообще всего. Её смелости хватило лишь на то, чтобы отрезать короткую ниточку от золотого мотка и вышить глаз Цзинь-Я.

Ворон все эти дни исправно таскался на гору Певчих Птиц, ни одного не пропустил.

А-Цинь поглядела на него – он валялся под деревом, плетя из травинок какую-то замысловатую косичку – и спросила:

– Ты каждый день сюда прилетаешь. Тебе что, нечем заняться?

У Минчжу поднял глаза и без зазрения совести подтвердил с широченной улыбкой:

– Абсолютно нечем.

– Так этот молодой господин бездельник? – уточнила она с лёгким неодобрением в голосе.

У Минчжу сейчас же сел прямо, но тон его оставался шутливым, когда он говорил:

– А чем мне заняться? На моей горе никто не сомневается в моих способностях. Мне не нужно никому ничего доказывать. И злобной мачехи, которая портила бы мне жизнь, у меня нет.

А-Цинь вытащила платок и бросила его. Поначалу она хотела торжественно отдать подарок, как и полагается, но эти слова её рассердили. Она ведь предупреждала его, чтобы он не злословил о госпоже Цзи, но ворон опять не удержался от шпильки. Платок подхватило ветерком, и он спланировал прямо на лицо У Минчжу. Юноша вздрогнул и глухо спросил:

– Зачем ты так сделала? Платком лицо накрывают только мертвецам. Это дурной знак.

– Это твой платок, – сказала А-Цинь сердито. – Забирай и улетай. И не прилетай больше.

– Ещё чего, – отозвался он, двумя пальцами снимая платок со своего лица. – О, так это мой подарок?

Он тут же забыл о «дурных знаках» и, вытянув руки, разглядывал вышивку на платке.

– Это лотос? – уточнил он, по-птичьи наклоняя голову на бок.

– Это чжилань.

– О, вот, значит, как она выглядит… Чжилань – это просто ещё один вид лотоса, – резюмировал он.

– Где ты видел лотосы, у которых вместо круглых листьев острые, как у рогоза? – буркнула А-Цинь, всё ещё сердясь. – И цветок нисколько не похож на кувшинку. Я что, настолько плохо вышиваю, что ты не видишь разницы?

– Мне сложно судить, – осторожно возразил У Минчжу, – я никогда не видел чжилань. Но раз ты так говоришь… Чжилань – волшебная трава?

– Да.

– А что в ней волшебного?

Такого вопроса А-Цинь не ожидала и, признаться, не знала ответа на него. На горе Певчих Птиц всегда говорили, что чжилань – волшебная трава, это принималось на веру и никогда не оспаривалось даже любопытными цыплятами. Все певчие птицы знали, что она волшебная, и точка.

По взгляду У Минчжу понял, что она не знает, и пробормотал:

– Ясно. Значит, это просто символ.

– Символ чего? – не поняла А-Цинь.

– Ну, откуда мне знать… А это Цзинь-У? – перевёл он разговор.

– Это Цзинь-Я, – строго возразила А-Цинь. – Стала бы я вышивать Трёхногого… Это на твоём платке был Цзинь-У.

– Да просто ворон. Он же чёрными нитками вышит, а не золотом?.. К тому же птица на твоей вышивке…

– Это Цзинь-Я, – повторила А-Цинь ещё строже.

– Как скажешь, – сейчас же согласился он, но явно остался при своём мнении.

По лицу сложно было понять, доволен он ответным подарком или нет. Бровь его выгнулась, когда он взглянул на изнанку платка.

– Ни слова! – свирепо предупредила А-Цинь.

У Минчжу поспешно захлопнул рот, губы его подрагивали улыбкой, он еле сдерживался, чтобы не засмеяться.

– Это односторонний платок, – ещё свирепее уточнила А-Цинь.

– Как скажешь, – выдавил он. – Но то, что сзади, похоже на совиный комок.

– На что? – подозрительно переспросила она.

– Ни на что, – быстро сказал он.

А-Цинь не знала тонкостей совиной жизни, но совы, позавтракав, отрыгивали перья съеденных птиц. Изнанка платка – со спутанными нитками и немыслимыми перекрёстными стежками – очень походила на такой «комок».

– Нутром чую, что ты меня только что оскорбил, – вприщур глядя на него, сказала А-Цинь.

– Я бы не посмел, – засмеялся У Минчжу, разворачивая платок лицевой стороной. – Мне нравится. Я буду его беречь.

– И почему это прозвучало, словно: «Лучше бы никому на него не смотреть»? – проворчала А-Цинь.

У Минчжу спокойно кивнул:

– Я никому его не покажу. Это не то, чем следует хвастаться.

А-Цинь оскорблено фыркнула, но У Минчжу имел в виду вовсе не то, что постыдился бы показывать этот платок кому-то. Залогом не принято хвастаться. Его хранят и в нужный момент достают, чтобы подтвердить обоюдность чувств. До этого момента ещё далеко, но он не сомневался, что такой наступит. Это был очень настойчивый ворон.

33. Переполох на празднике в честь старейшины Тетерева

– Не прилетай завтра, – хмурясь, сказала А-Цинь.

У Минчжу был страшно недоволен:

– Это ещё почему?

– Завтра я не смогу прийти сюда, – терпеливо объясняла А-Цинь. – У старейшины Тетерева юбилей, ему исполняется сто лет. Мне позволено пойти на праздник.

– Позволено, – повторил он непередаваемым тоном.

А-Цинь пристально смотрела на него, пока он неохотно не согласился, и тогда она вздохнула с облегчением.

– Тетерев ваш, должно быть, глухой, – насмешливо предположил У Минчжу.

А-Цинь кивнула. Все тетерева глухие, если не на оба уха, так на одно уж точно, особенно когда токуют.

Тетерев был старейшей птицей на горе Певчих Птиц, и все птицы должны были собраться, чтобы его чествовать, потому мачеха неохотно отперла сундук и выбрала для падчерицы праздничный наряд – самый бледный и простенький из всего, что хранилось внутри, но хотя бы новый, и отменила «уроки» на этот день. Заметив тень неудовольствия на её лице, А-Цинь сказала поспешно:

– Не беспокойся, матушка, я вернусь к «урокам» сразу же после торжественного чествования юбиляра.

Госпожа Цзи ущипнула девушку за щёку:

– Незачем торопиться обратно. На празднике можешь поговорить со своим женихом.

Лицо А-Цинь застыло на мгновение. О чём с ним говорить? Она его толком и не знала. Но послушно сказала:

– Да, матушка.

И мяньшу, конечно же, мачеха тоже заставила её надеть.

Если бы спрашивали А-Цинь, то она предпочла бы наносить воды ещё на целое поле, чем провести этот праздник в обществе Третьего сына клана бойцовых петухов. Он глядел на неё свысока, а когда она спросила, как его зовут, потому что называть его всё время Третьим сыном клана бойцовых петухов было странно, раз уж они помолвлены, то он ответил пренебрежительно:

– Женщины должны обращаться к мужчинам по статусному титулу. Только моя матушка может называть меня по имени.

Разговаривать с ним после этого А-Цинь сразу расхотелось. Она невольно подумала о У Минчжу. Тот легко назвал ей своё имя и даже подтвердил домашнее прозвище. Он наверняка не возражал бы, если бы она назвала его запросто – Минчжу. Уши девушки немного покраснели. Хватит ли у неё смелости, чтобы произнести это вслух? Интересно, какое лицо у него будет, если он это услышит? Сам-то он запросто называет её Сяоцинь и нисколько не смущается. Можно ли их тогда считать друзьями?

Старейшину Тетерева привезли на праздник в деревянном кресле, и все птицы стали его поздравлять. Старик подслеповато щурился и хихикал невпопад. А-Цинь подумала, что у него уже развилось старческое слабоумие: никто из птиц не прожил так долго. Но праздником все остались довольны: было много угощений, пригласили музыкантов, жаворонков и малиновок, было шумно и весело.

В праздничной суете А-Цинь не сразу заметила, что у всего этого есть сторонний наблюдатель, а когда заметила, то похолодела: на коньке крыши сидела большая чёрная птица и с любопытством разглядывала празднующих.

«Вот же дурак! – мысленно закричала она. – Зачем ты прилетел?!»

Она мысленно скрестила пальцы, надеясь, что никто его не заметит, и молясь, чтобы скорее начало вечереть: в закатных тенях легче спрятаться, тем более птице с тёмным оперением.

Но в этот момент какая-то клуша бросила случайный взгляд вверх и завопила в диком ужасе:

– Трёхногий! Трёхногий!

Поднялась паника. Старейшина Цзинь махнул рукой:

– Поймайте его!

Стражи-журавли сейчас же взмыли в воздух. Ворон стрелой полетел прочь, но путь ему отрезали стражи-цапли. А-Цинь побледнела и закусила щёку изнутри, чтобы не закричать его имя. Если они поймают его, то убьют! Ворон легко извернулся и тюкнул ближайшего к нему журавля клювом