Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова Страница 12

После города все повалили в душ. Марта с Лизкой залезли в одну кабинку – остальные были заняты.

– Мартышка, кайф!

Лизка постояла под струёй воды, задрав лицо. Потом резко подпрыгнула, зацепилась за перегородку и заглянула в соседнюю кабинку, где мылась новенькая:

– А ты чего в море с нами не купалась, а? Пошла на пляж и не разделась даже. Нещитово!

Пролетова стояла под душем одна. Она вздрогнула, прижалась спиной к стене.

– Вот кора[21]! Она ссыкует[22] меня, походу[23]. – Лизка спрыгнула на пол, повернула свою хитрую физиономию к Марте.

– Я… купальник не взяла, – услышали они, – извините меня. Я всему научусь. И бегать. И дышать. И плавать. Я быстро учусь.

– И купальники брать, – подхватила Лизка.

Дверь в кабинку новенькой вылетела вместе со щеколдой: Ребрикова выбила её с ноги.

– Всё занято, – объяснила она, – я буду мыться с тобой. Дай мне мыло.

Новенькая не шевелилась. Она спряталась за потоком воды, лившимся из ржавого душа, и даже не подняла руку, чтобы дать Светке мыло.

– Что это за фамилия такая, Пролетова? – спросила Ребрикова. – Ты в пролёте, что ли?

– По-болгарски «пролет» означает «весна», – ответила Майя. – Ты не могла бы уйти? Я не привыкла мыться не одна.

Ребрикова засмеялась:

– Так, выходит, вы с Весновой однофамильцы!

Марта вспомнила, как прошлой осенью заносила Свете домой мешок с кедами, который Ребрикова забыла в спорткомплексе. Она долго шла по району, собранному из помоек – так казалось сквозь игольчатый дождь. Мусор, грязь. У Ребриковой в квартире – свисающие лохмы обоев, горы тряпок вместо мебели, жестяное ведро посередине комнаты. «Что зыришь, глаза пузыришь?» – сказала ей Света, наклонившись прямо к лицу, пока Марта заторможенно соображала, как реагировать. Правой рукой Ребрикова крутанула её, выпихнула из прихожей, левой вырвала мешок с кедами, закрыла дверь. Дверь была порванная, будто её грызла стая диких собак.

Света протянула руку сквозь поток воды, слегка сжала новенькой горло.

Девочки в соседних кабинках мылись в тишине. Никто не встревал, когда Ребрикова начинала своё, потому что все знали Светку, знали, что она не злая, что отец у неё умер от пьянства, мать спивается быстрыми темпами, знали, что она побузит и успокоится. Марта тоже намыливала руки, живот. Просто переждать, и всё. Но вдруг, к своему удивлению, вышла из кабинки.

– Свет, хорош, прекрати, – сказала она примирительно, – третья палата берёт Пролетову на поруки.

Ребрикова отпустила Рыжую, посмотрела на Марту.

– Мыло если нужно тебе, то на, – Марта протянула свой кусок, – вот ещё шампунь, зубная паста. Туалетная бумага нужна?

Света хмыкнула, и Марта поняла, что кризис пройден.

– Только мыло. – И схватила розовый кусок.

– Как пожелаете, вашество. – Марта попыталась изобразить реверанс, но поскользнулась и полетела на деревянную решётку, положенную на мокрый пол. – Ну вот, – сморщилась она под общий гогот, – заработала себе полосатые синяки.

6

Вырин положил корм в миску: рубленая говядина, замешанная с овсяными хлопьями. Хорта оттеснила его, зачавкала. Какое-то время Григорий рассеянно смотрел, как собака ест. В дверь постучали.

– Разголяшился тут, а жилка моя не пришла. – Рэна в три шага пересекла кухню. – Сгинула вслед за дитём? Ты где её бросил, паразит?

Он лениво встал с табуретки.

– Двадцать три тридцать, – Григорий глянул на часы, – дочь она ищет, про время забыла.

– Так пойдём ей напомним. – Рэна вращала глазами размером с куриное яйцо.

– «Пойдём»? – передразнил Вырин. – Думаешь, она где-то на одном месте сидит? И мы туда заявимся, скажем: «Полина Олеговна, время-то уже спать!» – а она такая: «Ох, да, забылась, пора баиньки». Так ты себе видишь?

– Что ты мне нервы расчёсываешь?

Хорта закончила ужин и радостно тявкнула.

– Детуличка, покажешь, где жилка моя пропала? – Рэна наклонилась к ней. – Пошли, моя хорошая.

Вырин со вздохом надевал рубашку.

– Не могу я её бросить, – запыханно говорила Рэна, стараясь поспевать на улице за Григорием и Хортой. – Уборку осуществляю – душа болит; в магазин направилась – душа болит; «Санта-Барбару»[24] смотреть подготовилась – душа болит.

– По следу идёт, – Григорий показал на собаку, – морду от земли не поднимает, хвост трубой.

– Славнуличка лохматая, на неё и надежда была. Только б не бежала так сильно, а то, боюсь, сейчас меня мой инфаркт догонит.

Они вышли из города, завернули в лес. Захрустели под ногами хвойные иглы.

– С Василисиных крестин в лесу не была, а это уж пять лет как. – Рэна остановилась.

– Хорта! – окликнул Григорий собаку. Та нетерпеливо вернулась к Рэне, лизнула ей руку, переминаясь с лапы на лапу.

– Подожди малость, зверька, – Рэна тяжело дышала, трепала Хорте ухо, – передохнёт баб Рэна твоя. Вот ведь вроде – в Крыме живём, а красоты не видим. В лес не хожу, в море не кунаюсь, жаворонков не слышу. Дела! Жаворонок же – это поющий воздух. Весною он поёт, когда ещё подснежник пробуравливает землю; утром он поёт, когда ещё звёзды бледнеют. Его песнь звенит, а он сам поднимается к небу. А сейчас – тишина как в гробе, даже листья не шепчут.

– Ветра нет, вот и не шепчут тебе листья, – Вырин взял Рэну под локоть, – и жаворонки твои спят. Отдышалась?

Рэна сняла у Григория с пояса фонарь. Свет пробил залитый чёрной гуашью воздух.

– Тиха украинская ночь, а сало надо перепрятать.

– Мой дед так всегда говорил, – улыбнулся Вырин.

– Знаю, голубчик, идём.

Скоро Григорий понял, что Хорта снова ведёт их к поляне, где оборвался след Сони. Он чертыхнулся.

– Блохастая ты башка! Тебе что тут, мёдом намазано? Вот сповадилась, дура, сюда ходить… – Он осёкся. Луч фонаря, которым водила Рэна, выхватил груду одежды у подножия молодой берёзы.

Хорта рысью направилась туда. Присмотревшись, Вырин понял, что это было не тряпьё. У дерева, прямо на земле, спала Полина. Рядом валялись остатки бутербродов и два пустых ведра.

7

Марта дождалась, когда все уйдут из душевых. Вывернула правую ладонь, поднесла мизинец к глазам. Палец покрылся пузырями и чесался. Если на них сильно нажать, пузырьки лопнут, потечёт прозрачная жидкость. Зудеть перестанет, но видок будет тот ещё – будто содрали кожу.

Она включила горячую воду. Способ «обжечь больное место» всегда помогал лучше мазей, которые бабушка приносила из аптеки. Врачи говорили: пищевая аллергия. Нельзя шоколад, апельсины, курицу. Марта знала: это ерунда. Пузыри покрывали руки, когда она психовала.

Марта подождала, когда вода нагреется, и сунула под неё мизинец. Кипяток расчёсывал пузыри. Это было приятное чувство. Она закрыла глаза. Ждала, когда придёт боль.

«Жила-была женщина, и было