Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова Страница 11

Вечерело. Солнце закатывалось в море. Красные лучи пронизывали тёмную массу зелени вокруг развалин на углу Пятачка. Ветер шумел в верхушках старых платанов.

Марта хотела спросить, где тут кафе или магазин, и подошла к небольшой группе людей. В центре её сидел старый нищий, сгорбленный и бородатый. Его длинные белые волосы были собраны в хвост, перетянутый чёрной резинкой. Выцветшие глаза горели в сумерках. Крупный нос картофелиной торчал на лице. Перед ним на земле стояло грязное синее блюдце с парой монет. Поодаль, привязанная к платану засаленной верёвкой, обмахивалась хвостом корова, источая смешанный аромат молока и навоза.

– Ахвал-джан[17], говори, – тихо сказал один из мужчин.

– Любовь матери родится раньше ребёнка, и когда умрёт мать – всё ещё живёт, – начал старик. – В деревне у нас жила Земинэ, и у неё была дочь Шерифэ. «Мама, я боюсь чего-то», – сказала раз Шерифэ. «Не бойся, дитя». А сама испугалась, стала гладить дочь, заплетать её волосы в мелкие косички, шептала ласковое слово: «любимое, бесценное дитя моё».

Марта увидела камень, плоский, как табуретка, и села на него. Он был нагрет солнцем и на закате медленно остывал. От голоса старика не хотелось уходить. Её никто не прогонял, не шикал.

– Ласка матери – как ветерок в душный день, как пригрев солнца в ненастье, – продолжал он, и ещё тише становилось вокруг. – «Мама, человек, который приходил утром, нехорошо смотрел». – «Эх, Шерифэ, часто кажется так. Зачем дурно думать?» – «Мама, соседка говорила: он от Топал-бея[18], которого зовут Хромым. Ходит по садам, высмотрит девушку, скажет хозяину. Бей возьмёт девушку». – «Ничего не бойся, родная. Не отдам тебя за Топал-бея – за молодого, красивого отдам». Оглянулась Земинэ. Кто-то хихикнул за углом: человек стоял там. «Слышал, говоришь смешно ты. Зачем молодой, зачем красивый? Богатый надо – тебе лучше будет. Десять служанок будет, на шелку лежать будешь, баклаву[19] делать будешь». Плакала Шерифэ, прижалась к матери. «Ах, боюсь, мама!» – «Не бойся, дитя. Придёт Топал-бей – убежим на мельницу к дяде. Не выдаст дядя». Легла Шерифэ на колени к матери; гладит мать её голову, заснула дочь. Только неспокойно спала. Сон видела: гонится за ними Хромой хан, и обернулись они в скалы. Хоть светила луна, пробежал мимо Топал-бей. Под утро сон видела. Если под утро сон – скоро сбывается. Так случилось и с Шерифэ. Пришла сваха, худа. Прогнала Земинэ сваху. Обиделась та. «Эй, гордая! Плакать будешь». А на другой день к вечеру приехал Топал-бей со слугой к Земинэ. «Если будет кричать, заткни ей глотку». Коршун, когда падает на цыплёнка, не боится курицы. Хоть мать, а нечем защитить. Только когда опасность близка, ухо чутким бывает. Услышала Земинэ топот коней, догадалась; крикнула дочери, и убежали женщины на мельницу. Не нашёл их Топал-бей. От дома вилось ущелье, как змея; за поворотом не видно человека. Понял Хромой-бей, куда убежали женщины, поскакал за ними. «Вот скачет Топал-бей. Что будем делать?» – испугалась Шерифэ. Вспомнила Земинэ сон дочери: «Хоть бы так и случилось». И только подумала – и сама, и дочь стали как скалы, в двух шагах одна от другой. Подскакал Топал-бей к ним, стал искать. «Лучше выходите – не вам со мной спорить!» Напрасно сказал так Хромой-бей. Слаба женщина, а когда спасает дитя – твёрже камня бывает. Оглянулся бей на скалы. Точно не скалы, а женщины. Одна бежит, а другая присела. Догадался, что колдовство. И велел пригнать десять пар буйволов. Накинули люди арканы на скалы, рванулись буйволы, треснул камень, точно заплакал кто-то в нём: «Пропадаю, мамочка!» И услышали люди, как кто-то крикнул от большой скалы: «Я с тобой, ничего не бойся!» Испугались люди. Не один, все слышали. Бросили буйволов, убежали в деревню. Поскакал и Топал-бей за ними, боялся оглянуться, чтобы самомуне окаменеть. Долго потом не ходили туда, а когда пришли – увидели, что остались скалы на месте. Они и теперь стоят там же, за мельницей Кушу-Дермен, на Каче. Только неизвестно – убежали из них женщины или навсегда остались в скалах. Эх, Топал-бей, не всякую вещь купишь, не всё возьмёшь силой!..[20]

Старик замолчал, люди зашаркали шлёпанцами, зазвенели монеты в блюдце. Марта дёргала себя за верхнюю губу. Она не помнила своей мамы: всегда была только бабушка. Никогда не клала она маме голову на колени, никогда не заплетала мама ей кос. Никто не стал бы ради неё скалой. Марта жалела себя, мир вокруг расползался от слёз, как упавший в воду акварельный рисунок. Быстро вытерев глаза, она вдруг увидела, что сидит на Пятачке одна напротив старика, а тот пристально смотрит на неё. Часы на башне показывали половину девятого.

– Боже ж можешь! – Она вскрикнула, как бабушка, подскочила к блюдцу, кинула в него всю зажатую в кулаке мелочь на мороженое. – Автобус через десять минут уходит! Мне бежать надо.

Ей казалось, что старик попросит её остаться, а она должна перед ним оправдаться за скорый побег. Но он ничего не сказал. Когда она была уже далеко, тихо произнёс, непонятно – ей, не ей:

– Я здесь каждый день.

5

Тинка вбежала в автобус последней. Плюхнулась на сиденье рядом с Мартой.

– Ты разве не ходила купаться со всеми?

Мишаева мотнула головой:

– Дела у меня были.

– Ммм… дела?

– Тебе-то что? – Тинка уставилась в проход. – Я надыбала у Яртышникова адрес Полины Олеговны. Помогать ей хочу. Соню искать. Только нету её дома. Бабища одна – огромная, щёки пельменями – сказала, как с утра с участковым ушла, так и нет.

Марта сжала Тинкину руку. Автобус, переваливаясь с боку на бок, выруливал на трассу.

Алла Павловна тревожно пересчитывала детей. Марта мельком посмотрела на неё и подумала, что сердобольная библиотекарша вряд ли ещё раз согласится поехать с ними в город. «Ну или возьмёт с собой парочку амбалов из секции ушу, чтобы охраняли нас», – усмехнулась она про себя.

Пока они ехали обратно в лагерь, Марта будто видела то, что рассказал старик. Как бегут от хромого хана женщины – юная и взрослая. Замусоленные подолы их юбок. Марта смотрела, как в темноте меняются пятна на потолке автобуса – одно плывёт до угла и