Третий Лад - Родион Создателев Страница 84

— Уверен: Матвей через наворованные богатства жирного Фёдора в каждом приказе ухи имеет. Готовятся к царствованию...

— Значит... и в Стрелецком приказе есть... соглядатай их?

— Служилые весьма ненавидят братьев Калгановых. Я бы на месте стрелецких приказных людей не стал трудиться на грабастиков — жизня дороже. Как прознают про то воины — в момент голову с шеи снимут.

Боярин приметил, как в руках супружницы заискрились зелёными всполохами смарагдовое ожерелье.

— Забавная игрушка, — молвил Яков Лихой.

— Узнаешь ещё про силу её. Слыхал, что про меня дворовые наши... втихомолку судачат?

— Слыхал, чай не блаженный я. Колдунья, мол, ты. Загово́ры всякие ведаешь.

— Как предплечие, кречет мой?

Яков Данилович поглазел на свою левую руку.

— Страсти забавные, Марфа Михайловна. Боли нету почти. Жилы затягиваются с невероятной беглостью. Ещё бы два дня мне — и смогу с Митькой сабельками помочалиться, ей бо.

Боярыня Лихая сотрясла воздух своим ожерельем и растянула уста в улыбке — ещё одна амазонка, гляди-ка.

— Митька в девку Милосельских втрескался по уши. Попросил меня пошептать приворот над рябиновыми бусами. Украшение он девице той передал днём — порядок.

— И что с того?

— Покушение на тебя лисы сделали. Седой лунь отдал приказание.

— Откуда известно?

Подклётная Государыня снова потрясла смарагдовым ожерельем, но вслух помянула иное украшение:

— Бусы рябиновые...

— Марфа Михайловна, ты меня знаешь, сердечко моё, — покачал головой Лихой. — Разум я — завсегда попервой ставлю.

— Чем что, Яков Данилович?

— Чем всякие... мракобесия.

— Ещё говори, Яшенька, ну... — улыбнулась супружница, — домовую церковь... не поставил в наших владениях. Я тому... не противилась.

— Руки тогда не дошлись... — забегал глазами боярин. — Во Дворец угодил на службу, всего не обхватишь. Когда в воскресение дома сижу — до Стольного Града с тобой выбраться в Церковь — славный предлог.

— Ещё кой-чего ты мне сказывал, ну...

— Не помню, — слукавил муж.

— Ну тогда я припомню, — сверкнула смарагдовыми очами Марфа Лихая. — Отроком... погряз ты во всевозможных книжицах... настолько тебя свет учения приворожил. Как звать того фря́жина, езуита?

— Гарцоний.

— Ещё один был.

— Де ля Портин.

— Про что писали? — насела на мужа Марфа Лихая.

— Магнечение...

— Ты какой вывод сделал... из этих трудов?

Яков Данилович подёргал губами, а потом ответил:

— Да не только из этих книжиц, из многих других также...

— Однако ж эти фря́жины более всех тебя приворожили. Так вывод какой, чего нос вороти́шь? — улыбнулась жена.

— Тут какое дело, — юлил Яков Данилович. — Фряжского языка я не ведаю. Некий толмач их труды перевёл. Всё ли верно он истолковал, не наплёл от себя чего лишнего ли...

— Митька тебя покусал что ль, упырь вихрастый, змей скользкий, — ухмыльнулась подклётная Царица. — У меня память крепкая, муженёк. Я припомню тебе твои же словечки: труды учёных мужей входят в великие противоречия... с церковными книгами, так? Ничего не напутала?

— А хоть бы и так, — улыбнулся Яков Данилович.

Боярин лыбился, и не знал он... воин благой, любопытный factum единый. Покойная бабка его супружницы оставила внучке в наследие не только смарагдовые бусы, но и несколько тонких книжиц. В том числе — трактат того самого фряжина по фамилии де ля Портин. Однако другой толмач по-иному обозначил его имя — Джамба Дель Порте. Но какой прок в именовании? Чубушник и зверобой — зело приятные запахи, хоть назови ты их — цветами отхожими. А назови отхожее место — липовым раем, пряными цветочками оно пахнет не станет...

Яков Данилович штудировал труды полима́та по магнечению, а в личных закромах супружницы пылился иной трактат фряжина по имени де ля Портин али Дель Порте, пёс его разберёт, как оно верно пишется. О существовании такой книжицы прелюбомудрый Яков Данилович и не ведал. Трактат назывался — “Magia naturalis”. Прозвание книжицы — на латыни. Вся дальнейшая писанина — на российском наречии. Толмач своей фамилии не оставил, но человек он был явно зело дотошный и хохмач весьма востроязыкий. Допустим, фряжин прибыл бы однажды на службу в Российское Государство. Изучил бы тогда он русский язык да кириллицу почти в совершенстве, а потом самолично ознакомился со своей книжицей... с той самой, что толмач сотворил.

Ох и подивился бы сей фряжин по фамилии Дель Порте — не иначе. А может... и посмеялся бы.

В просторной келье Симеонова монастыря сидел за столом хозяин сих владений — Митрополит Всероссийский. Перед ним лежала стопка пергаментов, владыка держал в руке один из них, шевелил кустистыми серебряными бровями и внимательным взором скользил по грамоте.

Дверь в келью отворилась и в помещение прошёл боярин Василий Милосельский, он молча прошёл к столу и сел напротив владыки.

— Как почивал, Василий Юрьевич? — не поднимая глаз от бумаги вопросил Митрополит.

— Скверно спал...

— Екстракт, считай, готов, — положил пергамент на стол владыка. — Никита бестолково составил, я переписал допросы. Теперь — порядок. Пущай Государь побеседует с боярином, когда возжелает он. А Сидякин — посидит покамест в опричном остроге.

Митрополит назидательно поднял ввысь указательный палец:

— Супротив человека… любое его высказывание завернуть... легче лёгкого. Ежели с толком вопросы с ответами... замешать.

— А коли Сидякин подвох почует? Молвит Царю: не такой порядок вопросов был, дескать.

Глава Сыскного приказа знал о чём говорил — опыт большой.

— Тонкости, возня мышиная, — отрезал владыка.

Князь Василий с невозмутимостью пялился в пол. Его мысли сейчас явно были далёкими от томящегося ныне в опричном остроге Сидякина. Митрополит почуял неладное...

— Есть ли весточка от ярыги, справили они дело?

— Амосов и разбойнички… долго жить приказали, — по-прежнему зрел в пол Милосельский.

— Врёшь, Василий?

— Истинный Бог. Вчерась... к вечеру позднему ярыжки мои четыре трупа доставили. Двое заколоты, один — без башки, а татарина атамана — пополам рассекли саблей.

Митрополит медленно поднял высоченную фигуру с резного стула. Куда там запропастились чётки-вервица? Святейший сыскал их и стал с резвостью крутить пальцами чёрные камни.

— Ай да Яков Данилович... — покачал головой Митрополит. — Вот тебе и царёв кравчий.

— Дурень я старый. Запамятовал совсем... Лихой Яков — весьма удалой рубака. Он и в гору пошёл через это... Отца моего как-то спас в Новгородчине. Много мятежников порубил. Припоминаешь историю ту, Святейший?

—