Третий Лад - Родион Создателев Страница 76

— Господа он помазанник или сатаны, — разволновался кравчий, — опосля таких указаний?

— Кесарь — помазанник Бога. Не говори ереси, Яшка!

— Федька Басманский сделал свой выбор: прирезал отца.

— Твой какой выбор?

— Ты мне не сможешь отдать подобный указ, великий Царь. Моего родителя давным-давно разбойник прирезал.

— Ты уже встал на эту дорожку, боярин худой. Грехи смертные... все помнишь?

— Блудодеяние, чревоугодие...

— Ну-ну, — перебил кравчего Государь. — Последний какой?

— Честолюбие — сие не гордыня!

— Ой ли? Разница есть?

— Имеется разница, Государь!

— Блаженный Августин сказывал: честолюбие — матерь ересей.

— Саксонский еретик за него такое сказал!

— Тихо, разгомонился, — усмехнулся кесарь. — Просыпайся давай...

— Ась?

— Просыпайся — приказ.

Воля помазанника — закон.

Яков Данилович раскрыл глаза... Потолок, горница... рядом стояла жена Марфа Михайловна. Боярин лежал под одеялом в одних исподних штанах. Левое предплечье оказалось плотно обмотано белой материей. Повязка обагрилась малым кругляшом крови. Сквозь окно в горницу тёк щедрый дневной свет, но хозяина имения всё равно бил озноб, кожа на руках и груди покрылась маленькими распупырышками. Чуть в стороне стояла на полу лохань с водицей. Яков Данилович хакнул горлом и чуть пошевелил левой рукой. Пустяки, рана вскорости заживёт, хоть татарин и порезал остриём мяса в достатке.

— Здравствуй, душа моя, — тихим голосом произнёс Лихой.

— Почивай, Яков Данилович. Всю ночь не спал.

— Встану, а до утра нонче не лягу.

Боярин не без трудов, но одел-таки рубашечку и сапоги с подмогой холопа Терёшки, прогулялся по хоромам, вышел на двор, сыскал Митрия Батыршина. Конопатый смерд до блеска вычистил его саблю-шамшир и кинжал. Яков Данилович потрепал верного слугу по вихрастой башке здоровой десницей.

Серебряный рубль удальцу, как и обещался!

После сытной ве́чери супруги заперлись в уютной угловой светёлке хором и стали держать совет. Поганые дела ныне закрутились, обсудить было что, вне всяких сомнениев.

— С сотниками прошло… как по маслу всё, матушка. Наладил союз со служилыми. Сговорились связь держать. Завтра Терёшку к Николиной церкви зашлём, там дубец растёт...

— Добро, супруг. Ершились сотники… по началу?

— Кололся один. Да некий земляк на выручку пришёл, поддержал. И сразу живее потёк разговор.

— Лишнего не ликуй, Яков Данилович. Стрелецкое племя — особое, не забывай.

— Уж теперь сразумел. Но и у них больные места имеются. Все — люди, все — человеки на грешной земле... Ты верно методу определила, разумница моя ненаглядная. Калгановские пакости мне подмогли…

— О стрельцах ещё побеседуем, муж. Теперь говори: как случилось на вас нападение, где стряслось?

— Вдоль речки Седуни скакали. До родимых пенатов — версты три с лишком оставалось...

— Полагаешь… случайность? — стрельнула зелёными искрами из глаз по белой повязке мужа Марфа Лихая.

— Глумец его разберёт, жёнушка. Только ныне такие события у нас разворачиваются, что в случайности нет у меня... твёрдой веры.

— Милосельские?

— Боле некому.

— С чего?

— Непонятности, милая.

Марфа Лихая стала перебирать пальцами смарагдовое ожерелье.

— А ежели Государь оклемался... к примеру, и дал псу-Василию по башке за твоё зарестование?

— И тогда что?

— Приняли решение: вывести тебя из своего сговора...

— Догадки, Марфа Михайловна. Только предположения.

— Как бы то ни было, а случилась опасная история. Затаимся пока. Из имения покуда не отлучайся. В Детинец на службу не езди: захворал, мол. Завтра Митьку ушли во Дворец, он и передаст про тебя Куркину. Его конопатая рожа в Детинце уже примелькалась...

— Нет, Марфуша, — покачал головой Яков Лихой, — не можно так. Я есть — придворный боярин, служба.

— Вспомнил про кравчего, — усмехнулась жена. — А молвил тут: за должность не держусь. И потом: как ты дворцовому люду собираешься рассказать про ранение?

Яков Данилович насупился и оглядел белую повязку на предплечье с пятном багряной крови.

— Дома сиди. Пяти дней не пройдёт, как рана твоя затянется...

Часть 3. Глава 4. Поганые дела

На окраине Великого Новгорода за высоким частоколом рубились саблями новгородские воины под надзором старшин. За упражнениями своих бойцов наблюдала, стоя на холме за ректангулусом ограждения, княгиня Ясина Бельцева. Амазонка была наряжена в брусничного цвета сарафан, на её голове разместилась шапка с атласным околышем, шею и плечи укрывал византийский воротник, усыпанный драгоценными каменьями. Безопасность новгородской Государыни обеспечивали двое дюжих стражников, разместившиеся неподалёку.

На холм с достоинством поднялся боярин статного телосложения, с огненной фамилией; пожар, а не фамилия — Пламенев.

— Какие известия, Дмитрий Григорич? — не поворачивая головы вопросила княгиня, продолжая наблюдать за рубкой бойцов.

— Порадую тебя, Ясина Владимировна. Сговорились с германцами из Земгалии. К Петрову дню придёт на подмогу отряд пушкарей.

— Порох чей?

— С порохом будут.

— За сколько сговорились?

— Покамест — три тыщи златом.

— Добро, Дмитрий Григорьевич, молодцом.

Княгиня оторвалась взором от воинских упражнений и уставилась на орлиный нос собеседника.

— Отчего сам столь не весел, боярин?

— Всё одно, княгиня, — вздохнул Пламенев, — супротив царских пушкарей — худая силёнка у нас. Стольградские стрельцы — зело ловко с длинноствольными пищалями ладят. Ещё на подмогу придут из Пскова, с Твери... с Нижеславля подтянутся кафтаны червлёные.

— В Нижеславле — зелёные наряды у царских стрельцов.

— Да един пёс, Ясина Владимировна, какой росписи их кафтаны.

— Чего скулишь, разлюбезный Димитрий Григорич? С германцами сговорился, весточку принёс славную, а всё одно — пренедовольный, как неясыть. Ухаешь и ухаешь. Возрадуйся тому, что имеем.

— Мало имеем, княгиня. Ещё нужно нам. Тогда достойно встретим царское войско.

— На варягов намекаешь, Дмитрий Григорьевич? — улыбнулась новгородская матерь.

— Рогерд так и торчит у берега моря, будто нас дожидается. Давеча от него торгаши возвернулись, прикупили товару и от меня лично князю слово закинули...

— Какое слово?

— Не желаешь, де, княже, посражаться за нас...

— Что Рогерд?

— Четыре тыщи потребовал — тогда, мол, придёт. Рогерд — лыцарь, за три тыщи сговорится, не сомневайся, матушка.

— На пушкарей потратились, — покачала головой княгиня.

— Золотой запас...

— Не можно трогать, Дмитрий Григорич, любезный ты мой. Совсем без штанов останемся.

— Поганые дела, княгиня, — насупился Пламенев.

— Да с чего они поганые то?