Третий Лад - Родион Создателев Страница 77

— Ополченцы... — скривился в улыбке боярин Пламенев. — Долго вчера я кумекал... расклады прикидывал. Пушкарей заполучили. Но вот какая оказия, матушка. Российское Царство не ведёт ныне никаких войн. Если соберут супротив нас полную силу — худо придётся, дело поганое. Единый случай поравняться со Стольным Градом — варяги. Не скупись, Ясина Владимировна. Золотой запас надо использовать, матушка, если порешили до конца ходить... в деле вольности нашей.

Один из старшин гаркнул указание. Бойцы в тёмно-синих кафтанах разошлись на роздых. Княгиня сжала тонкие губы и долго смотрела, как колышется на ветру новгородский стяг с бело-небесным полотнищем, накрепко привязанный к частоколу.

— Нет, — приняла решение Государыня Великого Новгорода. — На своём останусь — трогать запас нельзя. Без штанов останемся.

— Тут выбор таковский: либо без штанов, либо без головы.

Бельцева усмехнулась, а затем вопросила:

— Третьего пути не имеется?

Дмитрий Пламенев решился сказать княгине давно терзавшие его предположения.

— Я ещё твоему отцу служил — князю Владимиру. Бунтовали мы с ним вместе уж раз — опыт имеется. Наша фамилия не продаст Великий Новгород и клятву верности княгине своей. Можешь верить, не было в нашем роду ещё клятвопреступников. А за остальных бояр — молвить не стану. Запахнет дело худым исходом, задумают какие вельможи у Царя прощение вымолить, скрутят тебя и свезут в местечко Торжок. Как отца твоего однажды… свезли.

— Так родитель… через измену пропал? — сверкнула очами Ясина Бельцева. — Кто, говори... кто?

Пламенев молчал. Тогда княгиня на пару шагов спустилась вниз по холму и почти упёрлась своим тонким носом в орлиный нос боярина.

— Ответь, Дмитрий Григорич.

— Те и сдали, кто подбили его на мятеж: Лопатин и Горянский. Всех троих Государь и приговорил к смерти, вместе с митрополитом Лукой. Отца твоего жалко, а Лопатина и Горянского, прости княжна, по делу им шеи срубили. Подлецы они... Заварили всю кашу, а потом решили шкуры подлостью выручить. Государь по справедливости их... казнить порешил — таково моё мнение.

— Воздалось проклятым...

— В рубку линией, ста-а-новись! — гаркнул вдалеке старшина.

Бойцы расположились двумя тёмно-синими шеренгами напротив друг друга и обнажили сабли.

— Сеча!

Княгиня Бельцева и боярин Пламенев принялись молча смотреть за рубкой. Северный ветер борей усилился. Словно князь Рогерд дал ему указание: немедля атаковать новгородцев со стороны Варяжского моря. Дмитрий Пламенев и княгиня держали шапки пальцами.

— Остатнее скажу княгинюшка, — молвил боярин. — Без пушкарей из Земгалии — нам было бы лихо — правда сие. А всё одно — и тех мало будет. С четыре года тому назад наблюдал я сечу литовцев со шведами при граде Ребеле. Как пошли супостаты друг дружку порохом поливать — страшное приключение. Пушкарское дело — далече вперёд двинулось ноне. И царёвы стрельцы — ровня литовцам и шведам... А может и лучше будут, глаза намётанные, метко содют.

— А стрельцов-пушкарей... где наблюдал?

— Сказывали...

— А ты и ухи развесил, Дмитрий Григорич, — съязвила Бельцева и глянула на лицо собеседника.

Дмитрий Пламенев вспыхнул — шутка пришлась ему не по душе.

— Прости, боярин. И слушай указ. Воеводой нашего войска... я тебя назначаю. К завтрему грамоту справлю.

— Разумнее бы Константина Островского, матушка. У негось опыту боле. Сражался за саксонцев супротив датчан. Наш отряд возглавлял.

— Будет десницей твоим. Воин он славный, но трактат про мето́ды и стратегию не читал. А тебе он известный...

Княгиня не поведала своему воеводе один любопытный factum. Седмицу назад ей в руки попало ещё одно подмётное письмо, о котором знала только она и её сердечный дружок — боярин Илья Соколов. Некий доброхот в самом конце послания, чуть ли не наполовину состоявшего из почтительных обращений, титулов пресветлой княгини Бельцевой (добрая половина из которых являлась довольно остроумной, но всё же выдумкой); уверений в том, что за его письмом стоит Бог наш Троица (Отец, Сын и Святой Дух) и все святые Православной Церкви, наконец-то сообщил: вскоре стрелецкое войско уйдёт из Стольного Града на ратное дело, служилые люди сгуляют на южные шляхи Отечества — слово...

Какое слово то? Боярское, купчинское, дворянское?

Непонятности...

Красуня Лукерья Звонкая гуляла по опушке леса. Какие тут стояли чудесные запахи, голова кружилась от летних ароматов земли Матушки. Полынь, зверобой, душица, Иван-чай... А голову холопки заместо платка обвивал венч из жёлтых одуванчиков — краса-бабочка, прелесть. Пчела прожужжала мимо и села на светло-фиалковый бутон душицы. Жужука разжужукалась. Распушилась опушка травами. Развороти разъетеси ты душу, волшебство какое волнительное. Переливчатое перепончатое и звонкожурчащее безлюдие. Гуляй, дыши, пританцовывай гусынюшкой. Расписные кренделя фордебоделем выкаблучиваем. Лапти крестьянки скользят по траве, как струги по водной поверхности. Вот она — порхает. Сарафан золотисто-ореховый, ручки беленькие, не по-крестьянски они гладенькие, чистые, нежные. Не по простолюдински опрятная бабочка эта Лукерья Парамоновна Звонкая. Наипервейшая краса русской земли, губы черешневые, очи светло-зеленоватые, душа весёлая...

Лукерья подошла ближе к берёзкам и липам, приметила на земле гриб с тонкой ножицей, и только она нагнулась сорвать дар землицы, как шею стянул тугой узел... Крестьянка захрипела и попыталась пальцами ослабить удавку — её старания оказались напрасными. Воздух в глотке заканчивался, венч из жёлтых одуванчиков упал... Надо вопить помощи! Надо... а как?

Помо… помож… ахшшшшш... Души её, суку! Тяни верёвку, крепше, крепше тяни. Вот так. Аще затяни. Убийцы-разбойнички, за что вы меня придушили, молодушку-красотушку...

Лукерья раскрыла глаза... Она тяжко дышала, лоб её взмок, но не с любовной услады, а от окаянного сновидения... “Осподи, защити мя…” — взмолилась Лукерьюшка, но довольно быстро успокоилась. За стойлами находились лошади. Она возлежала на стоге сена, устланным широким зелёным платком. Её нагое тело укрывало одеяло, под которым мерно сопел носом любимый княже. Крестьянка немедленно вытянула из сена жесткую травинку и принялась щекотать красивое лицо возлюбленного. Нагой глава Опричнины подёргал ликом и пробудился.

— Лушка… ага, это самое. Какое время?

— Утро раннее, дроля мой.

— Посплю ещё, — закрыл глаза князь, натянув на себя край одеяла.

— Никитушка… сон мне был гадкий. Будто тать мя верёвкой душил, ужасть. Испужалася, милый.

— Придушил?

— Чегось?

— Отделал он тебя? — улыбнулся кромешник, не раскрывая глаз. — Придушил по итогам или миловал?

Шуткование шутками от милого княже. Не смешно толечко...

— Не ведаю... проснулася.

— Пустое всё… суебесие, — промямлил возлюбленный