Третий Лад - Родион Создателев Страница 75

Хозяин подклётных владений запыхтел червлёной маковкой носа, готовясь огрызнуться в ответ, но младший Еремей опередил его:

— Верно глаголишь ты, Матвей Иванович! Только как нам... мосты навести к стрелецкому войску ныне?

Средний Калганов усмехнулся. Он понял манёвр богобоязненного братца: резво повести разговор далее, минуя междоусобную брань.

— Золотом, Еремей. А тебя, драгоценный Фёдор Иванович, прошу напомнить нам любимую отцовскую заповедь. Сказывай, ну.

Правый глаз старшего брата опять пошёл гулять невесть по каким уголкам палаты.

— Сказывай, не томи.

— Жадный... два раза... плотит.

— Во-о-т, истина! Значитца... ты и возместишь стрельцам убытки и ещё сверху насыпешь… с горочкой, — погрозил пальцем кабаньему рылу средний Калганов.

— Сколько с меня… высосешь? — сдался глава Торгового приказа.

— После об этом. Первое дело сейчас — нужного проныру сыскать. Переговорщика правильного да весьма языкатого. Дабы на стрелецких сотников... с тонкостью выйти.

— Со-о-тников, огось! — возмутился Фёдор Калганов. — Сотников — до десяти рыл при полках. Лучше с тысяцкими познаться.

— Поздно скаредничать, Фёдор Иванович.

— Сыскал уже переговорщика какого, Матвей Иванович? — подал голос брат Еремей.

— Обдумаю завтра основательно. С человеком одним потолкую. И вот ещё, Фёдор Иванович, — глава Посольского приказа подошёл к столу вплотную и опустил на палисандр жилистые кулаки, — завтра же... указ подписывай. Возвертай прежние ставки по податям для посадских.

Глава Торгового приказа с неудовольствием запыхтел. Он признал ныне вину со стрелецким жалованьем, но Фёдор Иванович, как никак, а грядущий Государь русской земли! Братец Матвей хоть и зело толковый, но по каждому вопросу под его дуду плясать — не по старине. Старших тоже... завсегда слушайся. Тем паче — грядущего Властелина.

— Не буду подати и сборы снижать, — набычился Фёдор.

— Сердцем прошу: сделай то... Ремесленники проклинают твоё имя словами последними... — скорее умолял нежели требовал средний брат, — дай людям жизни.

— Не буду снижать, — слегка вдарил кулачиной по столу грядущий хозяин русской земли.

— Сон мне был давеча, братья... — лошадиная физиономия Матвея обозначилась кислой миной.

— Про что сон, Матвей Иванович? — полюбопытствовал Еремей.

— Бегут в мои хоромы посадские с кольями да дубинами, проклятия изрыгают, грозятся, мол, живота лишить... А я заперся в баньке и верещу оттуда: сие брата Фёдора, дескать, проказы да хулиганства. Не казните меня, православные...

Еремей ойкнул и поглядел на кабанье рыло.

— Ладно… пустое то... — махнул рукой Матвей.

Младший брат три раза осенил личность знамением. Он относился к сновидениям, как к Божьему слову. Еремей Калганов считал, что через сны Творец посылает знаки спящему человеку. Ночью телеса отдыхают, а разум превращается в некую посудину, куда Бог льёт знамения...

А Фёдор Иванович плевать хотел на матвейкины сказки. Он решил, что средний брат выдумал эту ересь про баньку. Дабы надавить на него по вопросу податей с посадской черни. “Любомудрый ты ащеул, Матвей Иванович. Только и нас батюшка зачинал не с похмелья, мы тоже разум имеем в достатках”.

По вопросу родительского детопроизводства старший брат Фёдор сел в лужу. Первенца Иван Калганов заделал именно по пьяной лавочке, среднего Матвея — тверёзым, младшего Еремея — накануне праздника Святой Троицы...

В атаку орда! Гойда!

В атаку шли ладьи, скользили по лакированной поверхности, как по воде стылой. Гуляй-города башни изрыгались стрелами и пищальными залпами. В воздухе разметался дух пороха и жареной конятины. В атаку! Ату! Шагают шеренгами ратники-пешицы, ряженые в смешные драные тягиляи. Белый и чёрный Государи, слабенькие и жалкие, облачённые в золочёные мантии, скромно жались в углы. Королевишны смело шагали вперёд. Великие владычицы, разумницы и умелицы. Кони перемещались по клеткам “глаголами”, застигая врасплох супостатов неожиданными перемещениями.

В атаку, в атаку орда! Гойда! Айда, айда!

Война, как ухищрение, мето́да, борьба противоположностей. Поле жизни, расчерченное на клетки. Какая ты есть от рождения фигура — так и можешь передвигаться по полю. Ибо каждый сверчок разумей шесток. Скрипят извилины мозгов, не зги не видно от столбов дыма, пороховая гарь в глазах возгорается. Это война, детушки. В атаку. Не время сейчас валандаться. Властитель не велит! В атаку смелее! Не влипните только в засаду, вражий конь затаился за пешицами. Чу, пошехонцы! Шахматы — это вам не баб за овином щупать, ащеулы сущеглупые.

Шах тебе... шлында-блудяшка. Ещё шах. Навели шороху шалопуту. Шах! Опять выскользнул, шинора шальная. Погоди-же.

Государь и кравчий Яков Лихой сражались в шахматы. Недолго же продолжалась первая битва. Боярин и дюжину ходов не свершил, а уже поставил мат самодержцу.

Ша! Вот такие разудалые игрища разума. Шах и мат кесарю.

— Ещё бой, Яков Данилович.

И снова — мат Властелину Российского Государства.

— Сражение, кравчий. Дай отыграться, — волновался кесарь.

Боярин Лихой снова нанёс Царю поражение на шахматной доске. Государь поднял голову и посмотрел на противника. Его ореховые глаза озарились тревогой.

— Яков Данилович, слышишь? Не руби мой корень, пожалей... ради Иисуса, кравчий, слышишь мя, ась? Смилуйся, боярин! Смилуйся!

Да смилуйся же ты, жестокосердный живорез-садюжник.

— Ты чего, отец родный? Не так говорят самодержцы с холопами. Слуга я твой верный, а ты — мой Государь, — поучал Лихой.

— Я — Государь? Слышишь, Яков Данилович? Кто Государь, ась?

— Ты есмь — Царь. Аз есмь — воин благой.

— А Богдашкой Вельским не станешь?

— Я его не менее гож лицом. Бабам нравятся мои васильковые очи.

— Да я не про младшего Вельского. Я про его родителя-покойника. Знаешь, какой про него слух идёт? — вопросил кесарь.

— Наслышан, кормилец. Навроде: прошлого Государя, отца твоего, стравил он.

— Забоялся Богдашка, что родитель-Мучитель и ему главу срубит. У отца такие безобразия на раз-два были налажены. Первым Вяземской лютовал, затем ему Алексей Басманский башку оттяпал, ух! Алексашка с сыном Фёдором стали заправлять Опричниной. Потом... знашь чего?

— Знаю, — ответил Яков Лихой. — Мучитель велел Фёдору зарезать отца. Сын и выполнил волю кесаря.

— Воля Царя — закон. Разумеешь меня, Яков Данилович?

— Не родного отца же вбивать! — возмутился кравчий.

— На его месте не хотел бы оказаться, боярин?

— На чьём? — насторожился Лихой.

— На моём, — расхохотался Государь. — Карась ты воложанский. На месте Федьки Басманского, разумеется. Ты представь только сцену сию: Господин велит тебе прирезать родителя. Выбор твой: ослушаться Царя