Патриот. Смута. Том 3 - Евгений Колдаев Страница 27

Вечером биться плохо. Даже если не после пешего марша. Выгореть можно от ожидания и излишней подготовки. Измотать себя, сил лишиться.

Но, не мы навязываем бой, а нам.

Сразу после полудня стали прибывать самые дальние гонцы. Докладывали, что татары движутся вблизи Дона на север. К нам. К вечеру будут здесь.

Ну что, момент истины все ближе.

Станешь ли ты лагерем на ночь — Кан-Темир мурза или начнешь штурм с усталыми людьми? На исходе дня, надеясь за последние светлые часы выбить нас с позиций и пировать на наших костях, подобно дальним предкам?

Мне-то и так и так хорошо. И на тот случай, и на иной план имеется. Причем ночью тебя столько всего неприятного ждет, мурза, что я бы даже хотел, чтобы ты решил утра дожидаться. Хуже для тебя все бы кончилось.

Но, выбор за тобой, враг мой. Что решишь?

Чуть после обеда пришли последние лодки. Привезли недостающее снаряжение и еще людей.

Я пришел встречать их лично, поскольку там должен явиться ставший за последние дни мне настоящим братом по оружию Григорий Неуступыч Трарыков из Чертовицкого. Подьячий Поместного приказа, которого пришлось активно привлекать к делам по переписи и учету, а также инвентаризации всего найденного в арсенале и кремле Воронежа.

Его видеть мне хотелось, вопросы задать.

Лодки пристали, их стали швартовать.

На мое удивление прибыли еще и: Франсуа де Рекмонт, молчаливый, насупленный, недовольный; Ефим Войский, бледный после долгого пути. Рана конечно за такой краткий промежуток времени зажить не успела. А еще… Этих двоих я вообще не ожидал увидеть.

Серафим Филипьев — отец настоятель монастыря, что на берегу Воронежа стоял, и Путята Бобров, нижегородец.

Первому, человеку вроде бы не военному, здесь делать-то особо нечего.

А второй, с еще двумя людьми, видимо, по зову сердца, или земли, или неведомо чего пришел. Бывает так, что раз беда, русский человек встает и идет своим помогать, ибо не может иначе. Вот и он, хотя из далекого города был здесь с делом, поднялся. Но, думалось мне, что не только это привело крепкого торгового мужа. Что-то еще скрывалось за его действиями.

Узнаем, разберемся.

Григорий, как из лодки вылез, сразу ко мне устремился, в руках мешок не очень большой, но увесистый держал:

— Рад видеть тебя, воевода. Держи, подарок тебе, шапка железная. Негоже воеводе в бой в бобровой ходить.

Засунул руку, извлек. Мать честная, это же ерехонка. Не видел я там, среди доспехов ни одной. Где добыл? Видимо, в глубинах Воронежского арсенала нашел. Принял с почетом, снял меховую, примерил. Как влитая села. Вот это дело. Теперь за голову спокоен буду, и Ванька мой порадуется, что защитой хозяин разжился дополнительной.

Улыбнулся:

— Вот спасибо, собрат мой.

Мы обнялись, и вместе с Французом направил я их сразу в острог. Шлем пока снял, сунул обратно в мешок. Сейчас рано, а в бою незаменимо.

Подошел к Ефиму, посмотрел пристально, голову наклонил набок:

— Ты зачем это?

— Да что же я, боярин… — Он запнулся. — Воевода, Игорь Васильевич. Здесь дело такое, что весь город, считай, встал стеной, а я сидеть буду. Нет уж!

— Ясно. Со мной пойдешь. Догоняй Григория, я скоро буду.

Себе я выбрал место с какой-то стороны безопасное, но с иной… Самое что ни на есть, ответственное и важное. Там, где на живца ловить будем татарскую конницу. Ну и этот парень мне был нужен живым. Его на городе Воронеже оставить нужно будет, вместо дядьки. Фрол Семенович хоть и талантов многих человек, но вот людьми управлять и военное дело делать, не его это.

Повернулся к Серафиму:

— Вы что же это, отец, удумали? Думаете, не устоим мы без вашей помощи?

— Ты сын божий, Игорь, лучше мне позицию покажи. Крестным ходом обойду, святой водой окроплю. — Он меня перекрестил. — Пусть все люди видят, что бог с нами, супротив басурман. Так стоять надежнее будут.

Я с уважением кивнул. Чего-то такого я ждал, но все же были некие сомнения. А здесь пришел все же с народом делить тяготы воинской службы. Мое почтение такому поступку.

— А еще прикажи аркебузу мне дать, воевода, и саблю. — Он подбоченился, глянул на меня. — А то раб божий Григорий глянул на меня и отворот дал. Сказал, что раз не военный, то копье мне положено. Пика.

— А ты, отец, с пикой не совладаешь, что ли?

Сомнений в мастерстве этого человека биться у меня не было никаких. Но интересно же, что ответит, что скажет батюшка.

— Пику я в бою добыть могу. — Он усмехнулся, на шрам показал, что на лице его проглядывал, старый. — А с аркебузой я полезнее буду.

— Прикажу. Тоже со мной пойдешь в бой. Рядом встанешь. — Подошел ближе, спросил. — Обнимемся отче, рад я тебе.

— Чего уж, сын мой, обними, чего нет.

Сжал я его, сдавил. Чувство уважения к этому человеку переполняло. Решил не отсиживаться, а в первых рядах, с огнестрельным оружием встать. Туда — где нужно будет, куда велят и дело ратное вершить.

— Рад, что ты с нами, люди это хорошо воспримут.

— Бог с нами. А я, там, где он мне скажет.

Отстранился я от него, махнул рукой. Мол давай, за Григорием иди, а там разберемся. Уставился на Боброва и двух его человек. Стояли они, мялись, нервничали. Снаряжены хорошо, вооружены тоже. Сабли на поясах. У самого Боброва пистолет и аркебуза, спутники его с луками сайдаками.

— А вы чего, люди нижегородские пришли? — Смотрел пристально, рассчитывал понять не то, что скажут, а то, что в глубине кроется.

— Уж больно бобра у вас тут много. Хотим промысел ладить. — Проговорил Путята медленно, подбирая слова. — А татары коли все здесь пожгут, с кем разговоры говорить?

Ох хитер… Что-то ты темнишь, дорогой мой человек. Не просто так ты пришел, а со значением. Выделиться, какой-то разговор со мной говорить, может дело предложить. Бобры, шкуры, это все, конечно, хорошо и прибыльно, но так рисковать и сражаться за незнакомого человека для тех,